Эта оппозиция «священной» конституции дает нам еще один важный аргумент в пользу эпистомологической ценности общественного мнения. Обычно предполагается, что комментарии в ходе обсуждения априори были предопределены официальными рамками посредством запугивания, пропаганды и отбора и поэтому, как правило, носили скорее одобрительный и церемониальный характер. Однако противоконституционные высказывания, иногда спорящие с самим Сталиным, подрывают универсальность такого утверждения, впрочем, не отвергая его полностью. Большая группа комментариев, критикующих сталинский тезис о социальном примирении, кажется более независимой, чем голоса, прославляющие конституцию как «подарок» Великого Сталина советскому народу.
Споря с конституцией, эти граждане указывали на сохранение устойчивых враждебных антисоветских настроений среди населения:
Бывшие торговцы, кулаки и прочие эксплуататоры не настолько перевоспитались, чтобы забыть о своем прошлом благополучии. Во время выборов и особенно в предвыборную кампанию они могут сагитировать для своей пользы слабых неустойчивых граждан. Бывших людей надо ограничивать в правах
[477].
Такая агрессивная нетерпимость преобладала над голосами интеграции и примирения: «Я согласен со статьей. <…> Многие бывшие люди стали новыми людьми и участвуют в строительстве социализма»
[478]. Главным аргументом против предоставления права голоса и примирения с бывшими врагами был страх мести со стороны кулаков в случае избрания в совет: «Я считаю, что сейчас будет очень плохо для тех, кто был активистом во время раскулачивания и ликвидации кулаков. Если к власти придет кулак, он будет преследовать активистов, так как у него все еще имеется большая ненависть»
[479]. Другим важным аргументом было нежелание колхозников возвращать собственность кулаков. Колхозник П. Залещенко, Азово-Черноморский край, писал Калинину:
Я не могу понять одного вопроса. В нашем сельсовете пошли массовые возвраты имущества, как-то домов (хат), а также садов бывших кулаков, спекулянтов и ряда других зловредных людей советской власти и им в данное время все возвращается это имущество. …Это имущество было отобрано советской властью у кулаков, спекулянтов и им подобных… в пользу колхоза, а в данный момент сельсовет обратно забирает это все у колхоза и передает этим самым лицам. Мне в этом доказуют… это мол гласит сталинская конституция
[480].
В Черкесии вернувшиеся ссыльные силой захватили свое имущество обратно. В Шабалинском районе Кировского края колхозы приняли крестьян, вернувшихся без разрешения из специального поселения: семьи семьи Балыбердиных, Селезневых, Козловых и Валегжаниных вернули свои дома, усадьбы, имущество и коров. НКВД сообщал о восьми таких случаях и депортировал эти семьи обратно в спецпоселения
[481]. В Борисовке Курской области, напротив, 75 домов были возвращены раскулаченным в соответствии с конституцией, а 134 кулака были восстановлены в правах голоса. Осенью следующего года, однако, во время показательного процесса над местными чиновниками партийному секретарю в Борисовке, Федосову, были предъявлены обвинения в этих уступках
[482], которые теперь, после изменения оптимистического взгляда на общество, были признаны примирением с классовыми врагами. Несколько раз во время этих процессов крестьяне свидетельствовали, что кулаки, принятые в колхоз, мстили активистам. Сосланный в Кировский край В. Ф. Кулыгин считал, что еще слишком рано восстанавливать гражданские права всех высланных кулаков: «Многие, особенно пожилые, сопротивляются перевоспитанию и остаются враждебными советской власти»
[483]. Такие предупреждения, несомненно, привлекали внимание хронически подозрительного Сталина. Аргументы протестующих отражали глубокие слои народного менталитета, влияние классовой пропаганды, а зачастую и личные интересы. Бенефициары предыдущей политики выступали против нового поворота. Практика гражданской войны – нарушения законности, насилие – продолжалась в период коллективизации и теперь аукнулась в социальных разногласиях вокруг конституции.
Возражения против предоставления избирательных прав бывшим классовым врагам были настолько многочисленными, что правительство было вынуждены отреагировать на них. Член ЦИК И. А. Акулов в своей статье в «Известиях» отклонил эти возражения, поскольку те «не учли, что задача построения бесклассового социалистического общества уже выполнена, и, соответственно, классовой борьбы в СССР больше нет»
[484]. В своем выступлении, опубликованном в июле, М. Калинин был более уклончив в ответах на критику:
Предоставляя избирательные права нашим оппонентам… мы позволяем им принимать участие в общественной жизни. …Нет сомнений, что восстановление избирательных прав не приведет к увеличению числа наших врагов. Естественно, отъявленные враги Советской власти будут стремиться наращивать свою контрреволюционную работу. Но с другой стороны… те, кому, как лишенцам, отказали в возможности ясно продемонстрировать, что они за Советское правительство, войдут [теперь] в ряды трудящихся в качестве полноправных строителей социалистического общества. И не только это, но и всеобщность выборов позволит выявить и разоблачить прямых врагов Советской власти
[485].
Подобное послание, по-видимому, ставило цель открыть путь сторонникам и отпугнуть тех, кто осмелился бы агитировать за независимых кандидатов вроде священников.
Наконец, верховный лидер ответил на эти опасения на VIII съезде Советов и отверг идею о том, что в случае предоставления права голоса бывшим белогвардейцам, кулакам и священникам это может представлять угрозу для cоветской власти. Он также добавил, что даже если бы эти враги были избраны, партийные чиновники несли бы ответственность за плохое ведение пропагандистской работы. «Если наша агитационная работа будет вестись по-большевистски, то народ не пропустит враждебных людей в свои верховные органы. Значит, надо работать, а не хныкать»
[486]. Это заявление показало, во-первых, что Сталин услышал предостережения населения об опасности остающихся врагов, во-вторых, что он верил в силу пропаганды и идеологии, в третьих, его желание заставить чиновников работать в полную силу.
