Размышляя над этими попытками контроля местного произвола сверху, Шейла Фицпатрик предположила, что «эти неоднократные призывы к терпимости… свидетельствуют не столько об умеренности и рациональности лидеров партии в вопросах религии, но и – что, возможно, более важно – о нетерпимости и воинственном антирелигиозном рвении у рядовых партийцев»
[506]. Ярость высказываний против священников, выраженная в ходе обсуждения конституции, была созвучна практике «саботажа» местными властями периодических попыток регулирования антирелигиозной политики сверху. Фриз предполагает, что в центре существовали внутренние разногласия по поводу методов антирелигиозной работы между воинственным Союзом безбожников (спонсируемая общественная организация) и умеренной Антирелигиозной комиссией ЦК, ликвидированной в декабре 1929 года, когда началась полная секуляризация
[507]. Активисты и местные советы часто полагались на свои революционные инстинкты, а не на букву закона, когда закрывали церкви без всякой юридической процедуры, произвольно налагая поборы на священников, и в целом были склонны к толкованию законов в пользу ограничений и запретов. Сергей Максудов подчеркивает, что сельские активисты «делали в деревне не то, что им предписывалось, а то, что им нравилось, что им хотелось»
[508].
Многочисленные сообщения чиновников об оживлении религиозной сферы после публикации конституции могут отражать «одержимость режима предполагаемой подрывной деятельностью верующих и церковников после принятия новой конституции» как «единственной организованной альтернативной группы, способной к коллективным действиям с высоко развитой инфраструктурой и сетью коммуникаций»
[509]. Сообщения Комиссии по культам, документы НКВД и личные письма подтверждают объективное увеличение религиозной деятельности в связи с конституцией
[510]. После многих лет жестоких гонений священники и верующие с радостью приветствовали статью 124, которая подтвердила свободу совести и была воспринята как обещание изменить официальную репрессивную политику. Лишь немногие скептики ядовито указывали, что религиозная свобода, предоставленная предыдущей конституцией 1925 года, не соблюдалась и поэтому прихожане не должны верить в новую конституцию. Бывший архимандрит Киево-Печерского монастыря П. Иванов написал в Комиссию по культам: «Эти права принадлежали гражданам СССР и по прежней конституции, но только… на деле было формальное и открытые издевательство, глумление и преследование. …Вот почему никто из верующих… абсолютно не доверяет не только [статье] 124, но и всей в целом Конституции»
[511].
Однако среди большинства прихожан конституция породила новые надежды, о чем свидетельствует статистика Комиссии по культам. В июле 1936 года количество петиций (некоторые с 700 подписей) увеличилось на 8,5 процента по сравнению с аналогичным периодом 1935 года; количество посещений комиссии увеличилось на 53 процента. В следующем месяце число петиций увеличилось на 36 процентов по сравнению с предыдущим годом, а число посетителей – на 95 процентов. В этих ходатайствах и жалобах преобладали требования об открытии церквей – 37,7 процента (1965 ходатайств). Жалобы на чрезмерное налогообложение составили 18,1 процента (945). Верующие, требующие осуществления свобод, были более активными, чем нетерпимые противники религиозной либерализации: в июле и августе комиссия получила 2318 жалоб от верующих, а ЦИК получил 52 предложения против духовенства и религии в июле и 1791 за пять месяцев
[512]. НКВД сообщал:
Недавно в связи с опубликованием проекта новой конституции наблюдается активизация деятельности духовенства и верующих (открытие ранее закрытых церквей, создание новых религиозных общин, недопущение закрытия церквей). В этих случаях духовенство использует проект новой конституции в антисоветском направлении, собирает подписи в селах и готовит заявления в органы власти с просьбой об открытии церквей
[513].
Ознакомившись с проектом, прихожане начали религиозные процессии, моления о дожде во время засухи, а некоторые вновь открыли церкви без разрешения
[514]. Тон требований верующих стал более настойчивым. В. Ф. Чернов из Бирска (Башкирия) требовал:
1. Статью 124 соблюдать твердо и местную власть в низах поставить в определенные рамки. 2. Непосильными налогами как храмы, так и духовенство не облагать, а делать процентное начисление доходов [т.е. налогообложение]. 3. Запретить всякие «издевательства» над церковью, духовенством и верующими. 4. Разрешить беспрепятственно, без особых на это разрешений местных властей проведение собрания верующих и церковного совета, ходить духовенству по домам с молебнами и требами. 5. Не допускать давления на рабочих и служащих за религиозные убеждения. 6. Не закрывать путем административного давления храмов, если не будет на то согласия религиозной общины
[515].
Священник М. Сорокоумовский направил список из 22 требований в Комиссию по культам
[516]. Прихожане требовали освобождения арестованных священников и верующих, а бывшие священнослужители просили предоставить им работу, которая ранее была им запрещена, а теперь разрешена, но дискриминация на практике продолжалась. Верующие требовали от властей открытия церквей путем подачи массовых петиций, забастовок и проведения массовых демонстраций на заседаниях советов. В селе Нарышкино Горьковского края колхозники, требуя открытия церкви, не выходили на поля убирать урожай
[517]. Верующие не требовали больше, чем позволяли положения новой конституции, но местные власти и НКВД интерпретировали эти просьбы как подрывные и арестовывали прихожан, требовавших открытия церквей, как например в Воронежской области. Когда верующие и священники в Валдайском районе и Саратовском крае организовали 33 религиозных шествия в июле, чтобы помолиться о дожде, они столкнулись с репрессиями и штрафами. Священник был удивлен: «Как же так, конституция говорит о свободе уличных шествий, а меня оштрафовали. Почему?»
[518]
