— О! священно! священно! похоже на то...
И матрос хотел прибавить еще какую-то насмешку, но атаман, ударив его сильной рукой своей, опрокинул на палубу.
Упрямый Сухой, поднимаясь на ноги, продолжал ворчать, упрекая атамана в несправедливости.
— А! ты еще умничать стал, постой же, я дам тебе, ты получишь ее!
— Негритянку? — спросил Сухой.
— Да!
Но в этом «да» заключалась ужасная насмешка, которая заставила невольно вздрогнуть матроса.
Брюлар отвернулся от него и продолжал разговаривать с другими разбойниками.
— Итак, ты говоришь, что две негритянки не хотят выходить на верх?
— Я не говорю, не хотят, капитан, а говорю, что не могут, потому что они умерли.
— Черт возьми! И из хорошего разбора?
— Одна была ничего, порядочная, а другая так себе, худенькая.
— И на третий день уже! тысяча чертей! Ну что, если они все начнут дохнуть! От чего они умерли, от жары или от голода?
— Я думаю, что от голода и от жары.
— Выкинь же их скорее оттуда, они перепортят мне остальных.
— Слушаю капитан. Правда они уже начали попахивать...
Через десять минут, два матроса вынесли на палубу тела умерших негритянок, и хотели бросить их в море.
— Постой! — сказал атаман.
Матросы опустили тела опять на палубу.
— Сухой! — закричал Брюлар, — тебе приглянулись негритянки, я на тебя вовсе не сержусь за то, а чтобы доказать тебе мою снисходительность, то вместо одной даю тебе двух, привяжите его к бочке вместе с этими двумя трупами и бросьте в море!
— Живого? — спросил с беспокойством один из разбойников, бывший в большой дружбе с Сухим.
— Разумеется! — отвечал атаман, уходя в свою каюту.
После этого раздались вопли, ужасный крик, мольбы и ругательства, наконец, шум падающего в воду тяжелого тела, всплеснувшего брызги на палубу.
Тогда Брюлар вышел опять на верх и, указывая разбойникам на бочку, плавающую уже далеко от них по морю, и на несчастного Сухого, который, сверкая глазами и ломаясь на трупах, к коим он был привязан, испускал ужасные, отчаянные вопли, сказал:
— Да послужит это вам примером, мошенники! вот что значит не исполнять приказания вашего великого атамана, впрочем, он не умер с голоду, — прибавил Брюлар улыбаясь.
Через несколько минут после того бочка едва чернела, в далеке на середине океана, и вскоре исчезла совершенно с заходом солнца.
Наступила ночь. Огонек опять засветился в каюте Брюлара. Этот огонек и уединение сильно возбуждало любопытство разбойников, что такое делал он там каждую ночь? Зачем он так старательно запирался? Ибо он под страхом смертной казни запретил входить в свою каюту, за исключением особенных, важных и не терпящих отлагательства происшествий, в противном случае, нарушитель его приказаний был бы немедленно выброшен в море! Такую силу и власть умел приобретать атаман над разбойниками, слепо повиновавшихся ему.
ГЛАВА XII
Тайна
Атаман старательно запер на ключ и на задвижку дверь каюты.
На корабле не было слышно ни малейшего шума, только ветер изредка посвистывал в снастях. Паруса лоскотали, волны слегка плескались о корму корабля, и раздавались перед быстрым ходом его блестящей бороздой.
Он прислушался, удостоверился, что никто не подсматривает за ним, подошел к сундуку и открыл его.
Сначала можно было бы подумать, что этот старый ларец совершенно пуст, но, внимательно осмотрев, его можно было заметить в нем двойное дно.
Брюлар достал из этого сундука маленькую кожаную коробочку, богато украшенную, с графским гербом.
Возможно, это был герб графа Артура Бурмона, ныне Брюлара — атамана морских разбойников и кандидата на виселицу.
Атаман задернул занавески на окнах каюты и положил драгоценную коробочку на маленький запачканный столик, стоявший подле койки.
Потом лег на нее, с презрением бросив на пол шляпу, куртку и панталоны покойного шкипера Бенуа.
После этого он почтительно вынул из коробочки маленькую хрустальную граненую скляночку, поднес ее к свету лампы, и начал рассматривать находящуюся в ней жидкость.
Это была густая, клейкая и блестящая кофейного цвета жидкость, по-видимому, для него очень драгоценная, ибо глаза его заблистали радостью и удовольствием, когда он заметил, что скляночка была еще наполовину полная.
Вынув из коробочки маленькую золотую чашечку и склянку побольше, он откупорил маленькую скляночку и вылил из нее в чашечку двадцать капель кофейного цвета жидкости. Потом он долил чашечку светлой жидкостью из другой склянки, от чего напиток приобрел красновато-золотистый цвет.
Брюлар с жадностью поднес чашечку к своим губам и медленно выпил жидкость, закрыв глаза и положив руку на грудь. После чего он старательно убрал и спрятал в сундук маленькую коробочку.
Тогда лицо его совершенно переменилось. Оно приняло величественное и удивительное выражение блаженства и наслаждения...
— Прощай земля! Теперь я в Раю! — сказал он бросаясь на постель...
Брюлар принял опиум, который по обыкновению выпивал каждый вечер.
Вследствие постоянного употребления этого головокружительного напитка он привык почитать мечтательную жизнь, производимую действием опиума, с ее чудесными снами и прелестными призраками, настоящей действительной жизнью, смутное воспоминание о которой приходило ему на ум посреди ужасных сцен, совершавшихся на его корабле. Так воспоминание о счастливом дне радует иногда наше сердце даже посреди ужасного сновидения.
В тоже самое время он почитал свою настоящую жизнь, жизнь, которую он вел посреди разбойников, грабежей и убийств, неприятным сновидениям, призракам которых он невольно был увлекаем.
Одним словом, это была жизнь в обратном смысле.
Сновидения вместо сущности.
Может быть это вам не очень понятно, но попробуйте сами опиум, любезный читатель и вы увидите.
Впрочем поверьте мне, я испытал это на собственном опыте.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА I
Опиум
О! Сладостное и восхитительное упоение опиума! чистое, приятное, совершенно духовное, возвышенное и поэтическое опьянение!
Подле настоящей, печальной, и горестной нашей жизни, ты возбуждаешь другую жизнь, мечтательную, блистательную и веселую.
В это время никогда не чувствуют горестей, приятные сновидения лелеют нас, мы наслаждаемся без сожаления... Жизнь наша тогда подобна бесконечному празднику, любви без слез, весны без зимы.
