Зайдя навестить девочку, Энни обнаружила ее лежащей без движения. Снова влила ей ложкой чай и обтерла холодной водой, надеясь, что это принесет какое-то облегчение. В маленькой грудке слышались такие хрипы, будто в легких почти не оставалось места для воздуха.
Мать девочки с трудом заставила себя сесть – она держала ребенка на коленях и слабо причитала над ней, пытаясь пробудить ее сознание. Рейф вошел в вигвам и присел прямо у входа.
– Как она?
Энни взглянула на него полными боли глазами и едва заметно покачала головой. Молодая мать это увидела и резко вскрикнула, протестуя, рывком прижав младенца к груди. Круглая пушистая головка безвольно откинулась назад на тоненькой шейке.
Джакали тоже вошла в вигвам и села в ожидании.
Когда мать устала, Энни взяла ребенка и принялась качать, напевая колыбельные, которые помнила с детства. Мирные, бесконечно нежные звуки наполнили тишину вигвама. Дыхание младенца становилось все более тяжелым. Джакали наклонилась вперед, ее старые глаза смотрели пристально.
Рейф взял девочку из усталых рук Энни и прислонил к своему плечу. Еще сегодня утром она была пухленькой и энергичной, но жар болезни уже истощил ее. Он вспомнил круглые щечки и торчащие волосенки, два блестящих маленьких зуба, которые так остренько кусались.
Если бы это был его ребенок, подумал Рейф, потерять ее было бы невыносимо. Он знал малышку всего четыре дня и провел всего около часа, играя с ней, и все равно на сердце у него лежала такая тяжесть, что он чувствовал себя почти раздавленным.
Энни снова взяла девочку и влила в маленький полуоткрытый ротик еще чаю, но большая часть его вытекла. Она все еще держала ее, когда крохотное тельце начало содрогаться и коченеть.
Джакали выхватила у нее младенца и вынесла из вигвама, не обращая внимания на резкий горестный крик матери. Энни бросилась к выходу, движимая порывом гнева, забыв об усталости.
– Куда ты ее несешь? – закричала она, хотя и знала, что старуха не понимает ее. Она едва различала в темноте удаляющуюся фигуру Джакали и побежала вслед за ней. Но Джакали отошла только к краю стойбища и опустилась на колени. Она положила младенца на землю перед собой, потом начала тихую похоронную песню, от которой по спине Энни побежала дрожь.
И все же, когда Энни снова протянула руки к ребенку, Джакали схватила девочку и предупреждающе что-то прошипела.
Рейф положил ладонь на плечо Энни, удерживая ее, его лицо окаменело, он смотрел на маленькое тельце на руках у Джакали.
– Что она делает?.. – крикнула Энни.
– Она не хотела, чтобы ребенок умер в вигваме, – рассеянно ответил он. Возможно, девочка уже мертва: было слишком темно, чтобы понять, дышит она или нет. Он чувствовал под ладонью теплую вибрирующую энергию Энни, проникающую в него до самого сердца.
Прежде Рейф не спрашивал Энни о ее особом даре, будучи почти уверен, что она не знает о своей силе, но держал это открытие при себе, вероятно, из чистого эгоизма, потому что хотел обладать той ее частицей, о существовании которой никто не знал. Интересно, что чувствуют другие, когда она прикасается к ним? Ощущают ли они тот же горячий прилив страсти, который она всегда вызывала в нем самом? Наверняка нет, так как он замечал, что ее прикосновение успокаивало больных индейцев, а не возбуждало их. И у женщин тоже. Он гадал о том, что это такое, но с кем он мог поделиться своим открытием... Рейф испытал нечто вроде облегчения, когда понял, что Энни не может творить чудеса: люди все же умирали, несмотря на ее целительные прикосновения. Но если она осознает могущество своего дара, на нее навалится непосильная ответственность. Она будет пытаться применить его даже тогда, когда это безнадежно, и это было еще одной причиной его молчания. Сейчас Энни работала до полного изнеможения – до какого же состояния она доведет себя, если будет знать? Насколько сильнее заденут ее неудачи? Потому что она сочтет их своими личными неудачами и будет прилагать еще больше усилий. Каких сил потребует от нее этот дар, сколько потерь придется ей пережить, прежде чем ее сердце или мужество не выдержит такого бремени?
Все природные инстинкты Рейфа громко призывали защищать свою женщину. Он сражался бы, не жалея жизни, чтобы не позволить нанести ей вред. И все же как он мог стоять и смотреть, как умирает девочка, когда, возможно, Энни могла бы спасти ее? Ребенок мог умереть в любую минуту, но Энни была его единственным шансом на спасение.
Быстрым, как молния, движением Рейф выхватил обмякшее тельце из рук Джакали – старуха не успела даже вскрикнуть. Повернулся и сунул девочку в руки Энни.
– Держи ее, – сказал он сквозь зубы. – Прижми ее к груди и держи. Потри ей спину ладонями. И сосредоточься.
Пораженная, Энни крепко прижала младенца к себе. Девочка была еще жива, хотя и сильно ослабела от высокой температуры.
– Что? – спросила Энни в замешательстве. Джакали яростно вопила и пыталась обойти Рейфа. Рейф уперся рукой ей в грудь и оттолкнул.
– Нет, – произнес он таким низким, каркающим голосом, что старуха остановилась как вкопанная. Его светлые глаза сверкали яростью, прожигая темноту, как глаза демона, и старуха снова вскрикнула, на этот раз от ужаса, не осмеливаясь пошевелиться.
Рейф повернулся к Энни.
– Садись, – отрывисто скомандовал он. – Садись и делай, что я сказал.
Она повиновалась. Опустилась на землю, чувствуя, как подался под ней песок. Прохладный ночной ветер трепал ее волосы.
Рейф присел перед ней на корточки и положил тело девочки так, чтобы она лежала у груди Энни, и сильное сердце Энни билось возле крохотного, слабеющего сердечка. Он взял ее ладони и положил их на спинку ребенка.
– Сосредоточься, – с силой произнес он. – Почувствуй жар. Заставь ее почувствовать твой жар.
Энни была совершенно сбита с толку: неужели и Рейф и Джакали сошли с ума? Она смотрела на него широко раскрытыми глазами.
– Какой жар? – заикаясь, спросила она.
Он положил свои ладони на ее руки, расправив их на маленьком тельце.
– Твой жар, – повторил он. – Сосредоточься, Энни. Борись против лихорадки своим жаром.
Она не имела ни малейшего представления, о чем он говорит: как можно бороться с лихорадкой жаром? Но его глаза сверкали как лед в лунном свете, и она не могла отвести взгляд: что-то в их светлой глубине затягивало ее, отодвигая прочь окружающую их темноту.
– Сосредоточься, – снова сказал Рейф.
Энни почувствовала в глубине своего тела биение. Глаза Рейфа все еще удерживали ее взгляд, заполняя все поле ее зрения, пока она уже не могла видеть ничего больше. Невозможно, подумала она, так ясно видеть в темноте. Луны нет – только слабый свет звезд. И все же его глаза горели бесцветным огнем, вытягивая ее из нее самой. Биение усилилось.
Это сердце младенца, подумала Энни, это его биение я чувствую. Или, возможно, это ее собственное сердце. Оно наполняло все ее тело, накатывалось как прилив. Да, это прилив, поднимающий ее и смывающий волной. Она ощущала глубокие, ритмичные колебания волн, обволакивающих ее льющимся теплом. Энни слышала его рев, далекий, приглушенный. А то, что она приняла за луну, было в действительности ярко горящим солнцем. Ее руки тоже горели, теперь биение сосредоточилось в руках. Пульсировали кончики пальцев, энергия билась в ладонях. Она подумала, что кожа наверняка расползется под ее напором.
