Энни снова замерла, глядя в его светлые серые глаза. Что-то эхом шевельнулось в ней, будто она смотрела в глубокий колодец, куда когда-то падала. Знакомое ощущение вызвало другие воспоминания.
– Джакали схватила ее и выбежала из вигвама, – медленно начала она. – Я побежала за ней... нет, мы побежали за ней. Джакали не хотела отдать девочку мне – я помню, что была так сердита, что готова была ударить старуху. Потом ты... ты взял ее у Джакали и отдал мне... и ты велел мне сосредоточиться.
Воспоминания кружились вокруг нее, ладони пульсировали от прилива остатков энергии. Энни подняла руки и смотрела на них, сама не зная почему.
– Что произошло? – недоумевающе спросила она. Рейф молчал, помогая ей одеться.
– Это твои руки, – наконец сказал он.
Она продолжала смотреть на него совершенно непонимающе.
Рейф взял ее руки и поднес к губам, целуя кончики пальцев, потом накрыл их своими теплыми твердыми ладонями и прижал к своей груди.
– У тебя исцеляющие руки, – просто сказал он. – Я это заметил с первого раза, когда ты ко мне прикоснулась там, в Серебряной Горе.
– Что ты имеешь в виду? Я врач, поэтому, конечно, ты можешь сказать, что у меня сцеляющие руки, но и у каждого врача...
– Нет, – перебил он. – Нет. Не так, как твои. Это не связано с медицинскими знаниями, это что – то такое, что у тебя внутри. Твои руки горячие, они обжигают меня, когда ты ко мне прикасаешься.
Энни вспыхнула как маков цвет.
– Твои руки тоже обжигают меня, – пробормотала она.
Рейф не удержался от смеха.
– Не так. Ну, да и так тоже. Все твое тело, и это доводит меня до безумия, когда я внутри тебя. Но у тебя исцеляющие руки, действительно исцеляющие. Я слышал об этом от стариков, но не верил, пока ты не прикоснулась ко мне.
– Почувствовал что? – с отчаянием спросила она. – У меня просто обыкновенные руки.
Он покачал головой.
– Нет, не обыкновенные. У тебя особый дар, любимая: ты можешь вылечить то, чего не могут другие, и дело не в медицине, дело в тебе самой. – Рейф перевел глаза от нее на далекие пурпурные горы, но смотрел он глубоко внутрь себя самого. – Вчера ночью... вчера ночью твои руки были такими горячими, что я едва смог удержать их. Помнишь? Я прижимал их к спинке ребенка и чувствовал, будто держу что-то раскаленное, будто кожа-торит на моих ладонях.
– Ты лжешь, – сказала Энни. Грубый тон собственного голоса поразил ее. – Ты, должно быть, лжешь. Я этого не умею. Если бы умела, никто из них не умер бы.
Рейф потер лицо, чувствуя, как колется щетина. Боже, как уже давно он не брился!
– Я же не сказал, что ты Иисус, – резко возразил он. – Ты не можешь оживлять мертвых. Я наблюдал за тобой. Иногда человек слишком тяжело болен, и даже ты не можешь помочь. Ты не могла помочь Трэйгерну, потому что-то, чем ты обладаешь, не может остановить кровотечение, оно даже не остановило кровь, когда мне оцарапало пулей плечо. Но когда я был сильно болен, когда мы впервые встретились, твое малейшее прикосновение заставляло меня почувствовать себя лучше. Ты приносила прохладу, заглушала боль, заставляла рану быстрее затягиваться. Проклятие, Энни, я просто чувствовал, как стягиваются края раны! Вот что ты умеешь делать!
Энни потеряла дар речи, и внезапно паника охватила ее. Она не хотела уметь делать ничего подобного – это было уж слишком. Она просто хотела быть врачом, самым лучшим, каким только могла. Хотела помогать людям, нет – не совершать чудо. Если это правда, как она могла
не знать?
Энни выкрикнула ему этот вопрос, одновременно разгневанная и испуганная, и Рейф рывком привлек ее к себе. Жесткое лицо, склонившееся над ней, было таким же гневным.
– Может быть, ты никогда так сильно не хотела никого спасти, как эту девочку! – заорал он. – Может быть, ты никогда так не сосредотачивалась раньше. Может быть, ты была слишком молода, может быть, это что-то такое, что становится сильнее с годами.
Слезы обожгли Энни глаза, и она ударила его в грудь.
– Я не хочу этого! – Даже она сама поняла, что похожа на протестующего ребенка, но ей было все равно. Как она сможет жить под таким бременем? Она уже видела, как ее запрут в помещении и понесут ей бесконечную вереницу больных и раненых, и ее жизнь уже никогда не будет снова при надлежать ей.
Гнев Рейфа утих так же быстро, как вспыхнул.
– Я знаю, детка. Знаю.
Отстранившись, Энни молча закончила одеваться. Ее разум протестовал против того, что рассказал Рейф: таких вещей просто не бывает. Ее учили доверять своим умениям, своим знаниям и удаче, потому что хорошему врачу определенно необходима удача. Никто из учителей ничего не говорил о том, что у нее «исцеляющие руки».
Но разве они могли заметить? Ее в основном игнорировали и определенно порицали. А если бы они заметили нечто такое, что делало ее лучше ее соучеников, разве они бы сказали ей об этом? Нет, конечно.
И здравый смысл не мог объяснить то, что произошло вчера ночью. Объяснения не существовало. Даже если бы она признала, что у нее исцеляющие руки, события этой ночи, полное погружение в себя, в... нечто... выходили далеко за пределы этого. Она помнила биение в ладонях, во всем теле и в теле младенца, как будто удары их сердец были слиты воедино. Она помнила, как потерялась в манящей глубине глаз Рейфа.
Помнила Энни и их лихорадочные объятия, как льнула к нему, как ее бедра раскачивались и поднимались, словно в такт ударам барабана. И вдруг инстинктивное чувство подсказало ей, что Рейф сделал ее беременной.
Глубокое чувство покоя охватило Энни, хотя она и бросила на него быстрый, осторожный взгляд. Она не представляла себе, чтобы Рейф обрадовался этой новости.
Она снова посмотрела на свои руки, окончательно смирившись с невероятным открытием.
– Не знаю, что я буду делать, – тихо сказала Энни. Когда они шли обратно в стойбище, лицо Рейфа было твердым, рука тяжело, властно обнимала ее за талию.
– То же самое, что и раньше, – ответил он. – Ничего не изменилось, кроме того, что теперь ты знаешь.
Глава 17
Когда они вернулись, в лагере апачей все еще стояла тишина, но эта тишина уже была какой-то другой. В ней было больше покоя, будто кризис уже миновал. Энни нырнула в вигвам, принадлежащий родителям больной девочки, и увидела, что молодая женщина сидит с малышкой на коленях и воркует над ней, уговаривая выпить чаю из коры. Девочка была покрыта сыпью, и ее слегка лихорадило, но даже самый беглый взгляд убедил Энни, что она будет жить. Энни осмотрела мать и довольно улыбнулась: можно было ожидать, что она уже через день встанет на ноги. Отец ребенка, круглолицый воин, тоже не спал, и у него прошла лихорадка, хотя он все еще был очень слаб. Оба родителя дружелюбно смотрели на Энни и на высокого белого человека, стоявшего за ней, словно бдительный ангел-хранитель. Потом воин сказал что-то слабым голосом, указав рукой на девочку. Даже не зная языка, Энни поняла, что он благодарит их.
