До меня вдруг доходит: я в окопах остался один. Один. Вокруг меня нет живых, только мертвые, причем убитые и мной, и сейчас от этого стало почему-то только гадко и жутко.
А с неба падают фрицевские «огурцы». Свистят, врезаются в землю, взрываются… Сколько их? Не десятки – сотни! А чтобы убить меня, нужен только один… И ведь от мин сейчас нет уже никакой защиты, никакого укрытия!
И мне вдруг становится страшно. А ведь всего несколько минут назад мне было уже все равно, умру я или нет. Мне казалось, что я оставил позади весь свой страх – ан нет! Я перестал бояться врага, перестал бояться драки с ним – и то, скорее всего, лишь на время. Может, на самом деле я и не перестал бояться, а просто научился побеждать свой собственный страх перед теми, кто желает мне зла? Научился давать сдачи, научился себя защищать?!
Это все, конечно, хорошо, но минам-то сдачи не дашь. По крайней мере, ни у меня, ни у сводного отряда нет оружия, способного подавить огонь противника. И при осознании, что сейчас, под обстрелом, я не могу сделать ничего большего и лучшего, чем забиться в угол открытой сверху ячейки, мне становится очень-очень страшно.
И обидно. Как же так… Умереть, или сойти с ума, или потерять память – что там еще может случиться, если я погибну здесь, а сознание фактически отключено от интерфейса игры? Так что мне очень обидно. Все те, кто бился на полях Великой Отечественной и погибал, – они хотя бы понимали, за что принимают смерть. Они осознавали, что в момент гибели в бою забирали и вражеские жизни, тем самым спасая своих родных – или мстя за них. Но у них все было по-настоящему!!! А я, если здесь умру, то во имя чего? Кто узнает о том, что я наконец-то пересилил свой страх и оказался способен дать врагу бой? Кто узнает, что ради дружбы я был готов на самопожертвование, готов был драться до конца?!
Хочется жить. Как же хочется жить… Проснуться дома – а там нет войны. Нет этой гребаной капсулы, а только мамкина яичница с беконом на завтрак и оладьи с творогом, да ласковый кот, который сам запрыгнет ко мне на колени и мягко заурчит. Проснуться дома, где меня все любят и ценят такого, каков я есть…
Как же хочется домой.
Господи, помоги… Господи, защити!
Незнакомые, когда-то и где-то услышанные слова вдруг срываются с губ. А может, и не с губ, может быть, я произнес их только про себя… На мгновение я прерываюсь, даже сержусь на себя за то, что проявил слабость. А потом вдруг понимаю, что сейчас любая из падающих сверху мин может угодить в мою ячейку, и нет у меня над головой березовых плах в три наката, а только чистое небо… Я вдруг понимаю, что эти слова, эта какая-то детская, незрелая молитва – это единственное, что может сейчас помочь.
– Господи, спаси!!!
Я начинаю молиться – как могу. Да, молиться – убежденный атеист, в жизни не ходивший в храм и крещенный только благодаря моде на крещение, еще держащейся в год моего рождения… Сейчас, я слышал, детей уже особо никто и не крестит.
Всю жизнь я смеялся над попами, над их двойными стандартами – в храме говорят о нестяжании, а сами катаются на дорогущих иномарках. Смеялся над теми глупцами, кто выстаивает службы по воскресеньям, вместо того чтобы выспаться. Правда, сам лично я никого не знал из попов и прихожан, но и зачем мне это, если в соцсетях, да в инете сейчас просто куча информации об их воровстве и двуличии?! Открывай, читай да смейся над ворами в рясах. Или злись на них – тут кому что.
Иногда, правда, где-то краем глаз я замечал другую инфу – типа о батюшке, защитившем дочку от пьяного быдла, или о раненом священнике, продолжавшем молиться под обстрелом в горячей точке. О молодом парне, которому отрезали голову за то, что он отказался снять крестик… Ну, это все я списывал на тот процент убежденных фанатиков, который наличествует в любом религиозном течении. Хотя, когда повзрослел, в голову нет-нет да и приходило сомнение: если в инете так много грязи о церковниках, которая подается уже практически как реклама, – а не организованный ли это хейт?! Уж больно, блин, похоже, особенно учитывая, что в соцсетях процентов девяносто постов публикуется с фейковых страниц или всякими гендерными да радфемковыми активистами.
Но особо в это я углубляться не стал, ибо, повторюсь, в Бога никогда не верил. Однако к церковникам и их пастве стал относиться уже более нейтрально – верят и верят, их дело. В конце концов, в самой Библии, как я слышал, написаны правильные вещи – о доброте там, о том, чтобы помогать окружающим… Короче, «не убий» и все такое. Чем хуже, если какой-то процент фанатиков будет эти самые принципы исповедовать?
А вот сейчас мне уже хочется верить. Хочется надеяться на то, что оттуда, сверху, кто-то смотрит на нас, следит за нами, и если мы обращаемся к Нему за помощью, то Он может и услышать, и помочь.
И я обращаюсь к Нему. И молю Его о помощи.
– Господи, пожалуйста, вытащи меня отсюда… Господи, не дай погибнуть в этой игре… Не дай умереть здесь, без всякого смысла, потерять себя… Господи, я не забуду, правда не забуду! Я буду помогать людям, буду заступаться за тех, кого обижают… Только спаси меня, вытащи отсюда… Господи, помоги…
В голове вдруг всплывает услышанная когда-то очень давно фраза: «В окопах атеистов нет». Теперь я знаю – это действительно так.
– Помоги, Господи! Спаси!!!
…Наконец-то обстрел закончился. Н-да, я его пережил. И хотя острота чувств в момент молитвы под минометным огнем тут же отступает, в сердце что-то такое остается… Я не знаю, сколько длился артналет и сколько времени прошло – по ощущениям, целую вечность, хотя на деле вряд ли более часа. Но выглянув за бруствер и увидев очередную волну наступающих фрицев, понимаю – надо уходить. Однако безоружным уходить нельзя, «дегтярев» требуется просто обязательно вытащить. Да и автомат с унтера снять – законный ведь трофей! Нужно только быстрее двигаться…
В недостроенный дот я буквально вваливаюсь, нагруженный словно верблюд и дышащий словно загнанная лошадь. Еще бы: в руках «дегтярев», на спине мешок с дисками от ДП и неполный цинк с патронами. Там же кобура с пистолетом Василия и снятые с пояса унтера подсумки с магазинами от автомата. Трофейный МП-40 закинут через плечо на спину. Второй мешок – и также на спине! – с десятком «колотушек», которые я успел с немчуры снять. Короче, полный фарш, прибарахлился как смог, с невеселым смешком вспомнив, как, играя, в старых играх набивал в инвентарь бесконечное количество трофеев. Вот они, трофеи, попробуй только утащить на собственном горбу. Думал, помру на фиг, пока доползу до дота… Но ведь дополз же, и успел это сделать до того, как фрицы подошли.
Бойцов в доте человек шесть, погранцы и красноармейцы гарнизона – и с ними раненый Михайлов: осколок мины задел голову. Однако старлей в сознании и подзывает меня к себе.
– Самсонов… Молодец. Не думал, что там кто-то остался, на вашей позиции.
Голос у командира слабый, болезненный. Отвечаю ему, а у самого сердце аж сжимается от горечи:
– Я один остался, товарищ старший лейтенант.
