Граната летит в воздух, по направлению пары вошедших в лес фрицев; один уже вскидывает винтовку, разглядев меня – но в этот самый миг в воздухе взрывается «яйцо», накрыв осколками обоих. Кажется, в момент взрыва пригнулись и остальные – и тут же вскочив, я начинаю бежать. Со спины вновь раздаются выстрелы – жму на спуск и я, четыре раза подряд. Нажав пятый, слышу сухой щелчок бойка; я даже не надеялся попасть, уповая лишь на то, что мои пули заставят хоть кого-то из гансов пригнуться и выстрелить не прицельно уже по мне… А еще я осознаю, что эта отчаянная попытка привлечь к себе внимание, возможно, подарит лишние мгновения жизни Мещеряковой.
То, что медсестра – всего лишь образ из моей головы, сейчас стараюсь не думать. Как-то это будет слишком глупо и страшно умереть из-за эфемерного человека, никогда не существовавшего на самом деле…
Или существовавшего, но расстрелянного на околице белорусской деревни Огородники жарким утром 24 июня 1941 года…
Глава двенадцатая
25 июня 1941 года. Декретное время: 5 часов 33 минуты. Лесной массив западнее деревни Огородники
…Пуля бьет в спину и опрокидывает меня на живот. Взвизгнув от страха, ползу вперед, пытаясь понять, куда попали. Не понимаю – вроде бы никакой острой боли, жжения, как при предыдущих ранениях, нет. Болевой шок? Однако же ведь чувствуется, что чем-то тяжелым по спине приложили!
Когда до меня, наконец, доходит, на глаза наворачиваются слезы радости и облегчения – точный выстрел встретила одна из консервных банок, хотя какой он точный? Я отчетливо слышал автоматную очередь перед ударом – вот и ответ: достала меня на излете более легкая и слабая пистолетная пуля, застряв в тушенке или горохе. Очереди МП-40 сильно рассеиваются при стрельбе без надежного упора на дистанции в более чем сто метров, а между мной и догоняющими фрицами уже свыше двухсот.
Ну же, еще один рывок – и я оторвусь! Ох, не зря гимнастерки у красноармейцев зеленые, не так-то просто заметить меня в лесу да на приличной дистанции…
Впереди показываются плотные, высокие кусты – может, орешник, может, еще что. Ужом доползаю до них, и тут же вскакиваю и даю такого стрекача – только пятки сверкают! Наверняка ведь рекорд поставил – по крайней мере, свой личный!
Пробегаю метров сто пятьдесят всего за несколько секунд – и тут земля неожиданно уходит из-под ног. Оступившись, падаю, подвернув ногу. Дикая боль пронзает ступню, на мгновение я взвыл – и тут же испуганно заткнулся. Услышат ведь…
Трясущимися пальцами вытаскиваю из рукояти пистолета пустой магазин, меняю на снаряженный запасной, загнав до щелчка. В левом кармане должны быть еще патроны, восемь штук. Может, уже часть и выпала на бегу – плевать. Набивать их сейчас времени все равно нет.
Пытаюсь встать на ногу – не получается. Со второго раза поднимаюсь, но идти не могу – ступню даже при аккуратном нажатии простреливает сильной болью. Вновь ложусь на живот и начинаю ползти по-пластунски. В этот раз в сторону от первоначально выбранного направления движения – может, повезет и получится обмануть? Немецкие голоса пока доносятся на некотором удалении: в отличие от меня, мотопехотинцы не пытаются стремглав гонять по лесу – умные германские парни берегут ноги. А вот свалить меня точным выстрелом никто не смог – впрочем, постреляв из самозарядки, я начинаю понимать, насколько сложно попасть в стремительно движущуюся цель, особенно если ее то и дело закрывают деревья. Тут эффективнее пистолеты-пулеметы, но мне повезло быстро разорвать дистанцию их точного боя; может, действительно выкручусь и в этот раз?!
…Ползу я полчаса, покуда хватает сил. Но когда щедро насыщенные адреналином мышцы рук начинает уже сводить от усталости, останавливаюсь. Вроде бы фрицев не слышно уже минут как двадцать – то ли решили не углубляться в лес, опасаясь моей возможной засады, то ли сочли, что одинокий красноармеец не столь и важная цель и лучше вернуться к своим и помочь раненым, если таковые остались. А может, и то и другое.
Я же, прижавшись спиной к дереву, невольно начал смеяться – сквозь слезы. Потому как, в очередной раз побывав на краю пропасти, по нимаю, насколько на деле везуч! И в то же время дает знать о себе страх пережитого. Кажется, что к смерти я еще никогда не был так близок, как этим утром.
Немного успокоившись, снимаю с пояса трофейную фляжку и жадно пью тепловатую, отдающую чем-то затхлым воду – сейчас это не имеет никакого значения. Лишь бы напиться…
Шорох справа заставляет меня встрепенуться и потянуться рукой к кобуре. Достав пистолет и аккуратно, стараясь не выдать себя металлическим лязгом, поднимаю предохранитель в режим огня, после чего осторожно высовываюсь из-за дерева.
В первую секунду я просто не верю своим глазам, а потом тихо зову:
– Оля… Оля, Мещерякова! Казачка!
Как-то бестолково идущая по лесу женщина, понуро смотрящая прямо перед собой, встрепенулась только после третьего оклика. Неверяще оглянувшись в поисках источника звука, она, наконец, посмотрела в мою сторону. В единственном открытом ее глазе отразилось вначале узнавание, после изумление, затем огнем вспыхнувшая радость – и, громко всхлипнув, медсестра бросилась ко мне. Через секунду ее крепкое тело буквально упало сверху, и, спрятав голову у меня на груди, Ольга зашлась сдавленными рыданиями.
– Блин! М-м-м-м…
Мне не удалось сдержать стона боли из-за потревоженной ноги. Словно очнувшись, женщина тут же перестала плакать и, ищуще посмотрев мне в глаза, негромко – возможно, из-за пересохшего горла – спросила:
– Ранен?
– Да нет… Ногу подвернул.
Мещерякова серьезно кивнула, превращаясь из беспомощной и отчаявшейся плаксы в профессионального медработника, после чего требовательно произнесла:
– Показывай.
Вспомнив о запахе портянок, я невольно засмущался:
– Может, позже? Немцы ведь могу появиться…
– Пока не появятся – их всего отделение было на бронетранспортере, какую-то шишку сопровождали на легковом авто. Черном таком, словно лакированном… На ночь встали в деревне, а утром какой-то предатель донес, что одна из семей укрывает у себя раненых красноармейцев. Вот они и пришли за нами. Но одно дело расстрелять, и совсем другое – прочесывать лес, когда жертва еще и сдачи дать может. Это ведь ты нас спас?
Взгляд Мещеряковой стал вопрошающе-требовательным, от чего я невольно смутился. И вместо того, чтобы похвалиться своим поступком, благо ведь действительно есть чем, я лишь демонстративно показал пистолет, после тут же убрав его в кобуру.
Ольга очень серьезно кивнула и сердечно произнесла – так, что у меня аж мурашки по спине побежали:
– Спасибо, Рома. Я никогда не забуду. Так, ну а теперь показывай ногу. И нечего смущаться, я как-никак медработник.
Делать нечего – приходится снимать сапог. Стараюсь сделать это как можно аккуратнее, но боль все равно простреливает ступню, и сдержать раздраженного шипения не удается. Но увидев опухшую стопу, буквально болтающуюся в суставе, я понял, что помощь медика мне была действительно очень нужна. Между тем Мещерякова внимательно осмотрела поврежденную конечность, совершенно не обращая внимания на запах, после чего сухо констатировала:
