На мгновение мы просто замерли. Я слышал, такое случается на войне, когда смертельные враги оказываются в шаге друг от друга, не готовые к подобной встрече. И как ни странно, но первой среагировала казачка, вскинув «вальтер» и нажав на спуск, вот только вместо выстрела раздался лишь сухой клац бойка.
Осечка!
Но именно она привел нас с противником в чувство.
…Винтовки обоих в момент встречи были направлены в сторону – а разом направив их к цели, мы зацепились стволами. Тут же я налег на свой карабин, оттесняя от себя штык вражеского «маузера» – у фрица штык-нож штатно прикреплен к стволу, – но сразу понял, что немец физически сильнее. Гораздо. И что парой секунд спустя он наведет оружие на меня, или застрелив, или заколов одним точным выпадом.
Эта отчаянная мысль придает мне сил – с шагом вперед я буквально бросаю тело на сцепленные карабины, а сблизившись с противником, тут же прыгаю ему в ноги. От борцовской базы самбо из детства у меня мало что осталось, но все же веса тела хватает, чтобы сбить здорового фрица наземь примитивным проходом!
Окрыленный первым успехом, выхватываю клинок СВТ из ножен, но падающую вниз руку перехватывают железные пальца врага, сжав запястье правой в стальном захвате. Я пытаюсь навалиться на рукоять штык-ножа корпусом – но тут в глазах словно звезды взрываются! Тяжелый удар немца сбивает меня на землю, а клинок вылетает из кисти… В следующую секунду крепкие пальцы врага сжимаются на моем горле, разом перекрыв поступление кислорода, но все же я успеваю почувствовать тяжелый запах пота и едва ли не смрад изо рта ганса…
Но спустя мгновение хватка противника ослабевает: упущенная им из вида казачка со всей силы бьет пистолетной рукоятью ниже каски, туда, где шея его стыкуется с плечами. Очевидно, это очень больно – но не смертельно: бешено зарычавший фриц встает и с размаху, еще на развороте заряжает тыльной стороной ладони по лицу моей любимой. Разом обмякшую Ольку кидает на стенку сруба…
Мразь!!!
Ярость приводит меня в чувство. Схватив выроненный клинок, я встаю и с дикой ненавистью всаживаю его в спину врага в районе почек – а потом еще и еще, ощущая в душе лишь мрачное, звериное ликование. Вскрикнувший немец заваливается на спину, едва не придавив меня в падении – но оттолкнув тело противника в сторону, я тут же бросаюсь к лежащей без чувств жене.
– Оля, Оля!
Отчаянно хлопаю по щекам девушки, из разбитого носа и губ которой обильно сочится кровь. Но глаза казачка открывает быстро, и взгляд у нее осознанный, что заставляет меня радостно воскликнуть:
– Слава богу!
Порывисто обняв девушку, я облегченно выдыхаю, но именно в этот же миг осознаю, что рев мотора «Хорьха» слышится уже совсем близко…
А потом в очередной раз раздается лающая автоматическая очередь пушки броневика – и секунду спустя довольно гулкий взрыв. Выстрелы замолкают, и, обрадованный, я бросаюсь к углу дома в надежде увидеть горящий бронеавтомобиль!
Но вижу въезжающий на подворье лесничего «Хорьх», переехавший изуродованное тело Перминова.
Эх, командир…
Быстрее прячусь за угол сруба; сердце бешено колотится. Уже не убежать – заметят, покрошат в спину, как только побежим к лесу… Шатаясь, ко мне подходит Оля с каким-то отчаянно горящим взглядом, в котором читаются одновременно и отчаяние, и решимость. Она услышала звук мотора броневика уже после взрыва противотанковой связки – и все поняла.
– Я тебя люблю.
Жена порывисто меня обняла – а я крепко-крепко сжал ее в своих объятьях, не в силах выдавить из клокочущего горла хоть что-то, кроме сдавленного сипа…
Помощник, пожалуйста, помоги! Сохрани игру или дай выйти! Я не хочу умирать, я не хочу видеть ее смерть…
Ваш запрос не может быть удовлетворен.
Эх, жестянка…
С трудом сдерживаюсь, чтобы не заплакать, хотя перед глазами все начинает плыть, но усилием воли давлю этот порыв. Вместо этого севшим горлом произношу, собрав в кулак все душевные силы:
– И я тебя люблю, Оля, очень сильно люблю…
Н-да… Если бы у меня была хоть одна граната, то я бы попробовал уйти достойно, на рывке, постаравшись в последний миг принять бой, пусть и с мизерными шансами на успех…
Граната…
Граната!
Твою ж дивизию, что я за мудак! Ведь у меня есть еще одно «яйцо»! Я его специально переложил в карман галифе после того, как вторым из пары Ольки заминировал «цундапп»! И оно все время было со мной, я просто привык к его тяжести, привык ощущать на бедре!
– Оля!
Девушка поднимает на меня красные от слез глаза:
– Да?!
Голос у казачки слабый – кажется, она уже смирилась с концом, как и я пару мгновений назад.
– Оль, а что за молитву ты читала, когда мы на мотоцикле немцев объезжали? Которые еще отдыхали у дороги.
Девушка облизнула распухшие губы, после чего сбивчиво ответила:
– Псалом девяностый, «Живый в помощи»!
Быстро поцеловав казачку, я тут же встал и ободряюще ей улыбнулся, доставая гранату из кармана:
– Помолись за меня! И беги…
Любимая испуганно, как-то неуверенно кивает, а я, возможно, в последний раз полюбовавшись ее красотой, ободряюще улыбнулся Самсоновой, после чего развернулся к подворью, сделав первый шаг. Колпачок гранаты скручиваю на ходу…
Помощник, начинай читать псалом девяностый, «Живый в помощи».
Одну секунду…
Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится…
Выныриваю из-за угла – и практически нос к носу сталкиваюсь с развернутым в мою сторону броневиком, уже движущимся к углу дома.
…Яко Той избавит тя от сети ловчи и от словесе мятежна…
Рву шнурок и размахиваюсь для броска с бешено колотящимся сердцем. В это же время отчаянно закричавший фриц, торчащий в открытой башне, вручную наводит на меня орудие, спаренное с пулеметом…
…Падет от страны твоея тысяща, и тьма одесную тебе, к тебе же не приближится…
Бросаю трофейное «яйцо» – и, возможно, впервые в жизни попадаю столь точно: граната залетает внутрь открытой башни, скрывшись внутри бронеавтомобиля!
Но на раструбе автоматической пушки уже вспыхивают языки пламени.
В последний миг закрыв глаза, я жду, когда мою плоть начнут рвать бронебойные болванки, напоследок услышав от помощника:
…Яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих. На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою…
Тьма.
Нет ожидаемой боли – но тело я чувствую все же как-то иначе. С чего бы?
А потом по глазам вдруг бьет яркий свет, и первое, что я вижу – это встревоженное лицо матери, очень низко склонившейся над игровой капсулой. В комнате горит свет, а за окном темень – ночь, значит… Неожиданно раздается совершенно незнакомый мужской голос:
