Я думаю, директор был рад, пусть даже невесело, но рад посрамлению выскочки с его правдой, лишнему подтверждению своих циничных принципов, – и потом он даже как-то симпатизировал этому литератору, хотя тот роман и зарубил, но зарубить предполагалось и раньше, безотносительно к инциденту, зато следующие книжки у литератора брали. Стригли как хотели, в общем, все как всегда. А директор много раз показывал покаянное письмо – особенно участникам того новоселья, и, невесело усмехаясь (отдадим должное: невесело!), читал из него некоторые выдержки. Он долго носил его в левом боковом кармане, в бумажнике, вместе с деньгами и партийным билетом. Ценил, видимо, как документ двойного литераторского бытия. В книге Надежды Мандельштам “Воспоминания” в главе “Золотые правила” вдова великого поэта, замученного в сталинских лагерях, пишет следующие, довольно горькие слова: “…Двойное бытие – абсолютный факт нашей эпохи, и никто его не избежал… Все мы народ терпеливый, и у нас есть золотое правило: если на тебя наседают, ни в коем случае не упрямься – голосуй, подписывайся под любым воззванием, покупай облигации и отвечай стукачам на все вопросы, чтобы они могли отчитаться перед своим начальством, иначе “затаскают”, как говорят в народе, и своего все равно добьются”.
Двуличность, двуликость – обязательное условие, навязываемое любому думающему человеку в СССР. Если, конечно, он не хочет иметь осложнений. У Оруэлла в романе “1984” это называется “двоемыслием” и определяется так:
“…Все, что от вас требуется, – это побеждать и побеждать без конца собственную память… Знать и не знать, сознавать всю правду и в то же время говорить тщательно сочиненную ложь; придерживаться одновременно двух мнений, исключающих друг друга… забывать все, что необходимо забыть, затем, когда это требуется, восстанавливать забытое в памяти и снова моментально забывать и, наконец, – как высшее искусство, – применять этот процесс к самому процессу, т. е. сознательно усыплять сознание и следом за тем уметь заставить себя забыть акт самогипноза, который вы только что совершили”.
Вопрос двоемыслия, сознательной вынужденной двуликости советского человека – очень большой; боюсь, мы не в состоянии сейчас определить весь размер последствий господства “двоемыслия” в нашей стране на протяжении многих десятилетий. К этому я хочу вернуться еще не раз в следующих беседах.
Беседа 117. Самовзвинчивание
26 сентября 1975 г.
Случалось ли вам испытывать грустное чувство, время от времени обнаруживая, как нечто привычное, без чего, казалось, немыслима сама действительность, вдруг уходит из этой действительности – безвозвратно, навсегда? Я не говорю о людях. Когда они уходят безвозвратно – что тут уж сказать… Я говорю об уходящих безвозвратно вещах, явлениях.
Например, паровозы. Люди, жившие в прошлом веке, восторженно, или потрясенно, или испуганно смотрели, как они приходили. Мы же вот спокойно, почти равнодушно увидели, как они уходят. В Англии паровозов уже вообще больше нет. Все они, от знаменитой “Ракеты” Стефенсона до самых последних рекордсменов скорости и тяги, – ушли. Паровозы можно увидеть в музее, главным образом в Музее транспорта.
А знаете, ведь мы, люди, совершенно забыли, сколько тревог, страха, даже паники вызвало в свое время строительство железных дорог. Много авторитетных людей, ученые, общественные деятели выступали против неестественного, ужасного железного чудовища – паровоза, убежденно предсказывая, что он несет беду. Например, что он будет страшно пугать на пастбищах стада, коровы перестанут давать молоко. Что адская скорость (по тем временам 20–40 километров в час) гибельна для организмов пассажиров, и человечество выродится. Или более серьезное: что железная дорога уничтожит натуральную природу, воздух, что природе пришел конец. Это очень напоминает современную дискуссию насчет загрязнения среды, но острие ее теперь направлено уже не против паровозов – ясно, что относительно них страхи были необоснованны, принести конец натуральной природе, привести к вырождению человечества или хотя бы снизить удои молока паровозам было далеко, далеко не под силу…
Можно, вероятно, собрать несметное число подобных пророчеств за все века существования человечества. Большинство из них, как неоправдавшиеся, легко и прочно забываются, частью бесследно, так что сбор такой коллекции потребовал бы большого труда. А жаль, что никто не взялся ее собрать. Она бы была полезна каждому, кто так или иначе пробует предсказывать.
В наши благополучные времена – а благополучными, я думаю, их стоит считать уже за то хотя бы, что нет мировой войны. Кто хоть краем глаза видел войну, тот со мной согласится, что времена сейчас благополучные… Относительно? Так все на свете относительно. Пожалуйста: в сегодняшнее относительно благополучное время что-то слишком много слышно предсказаний, полных апокалипсического ужаса. Так ли уж мы, люди, устроены, что, когда вокруг нас, в общем, благополучно и долго благополучно, то нам делается страшно? “Да что же, мол, такое, беда-то должна быть, где же беда? Значит, вот-вот грянет!”
Кажется, мучительное, изматывающее ожидание беды само по себе настолько может сделаться невыносимым, что люди, уже будучи не силах беду ждать, – ее делают, прямо-таки искусственно вызывают, мол, пусть уж скорее валится, а то сил нет больше ждать. Бывает так, бывает.
Это, помните, у Ильфа и Петрова: “Конец Вороньей слободки” – совместно жившие обитатели так подозревали друг друга в том, что кто-то может поджечь дом, так измучились ожиданием пожара, что в одну ночь Воронья слободка действительно загорелась, подожженная сразу с четырех концов. Она не должна была загореться, никогда бы не загорелась, если бы ее обитатели сами себя не взвинтили.
Живя в Лондоне, я время от времени просматриваю советские газеты – и всякий раз, помимо прочего, бываю поражен нагнетанием тревоги, прямой установкой на “неусыпную бдительность”, “боевую готовность”, “решимость дать отпор” агрессиям, агрессиям, аж волосы дыбом могут встать: вот-вот, кажется, уже что-то случится, что-то ужасное… Да, советские газеты пахнут порохом, это еще Маяковский заметил, и с тех пор по сей день они не перестают пахнуть порохом. Советские газеты с сарказмом пишут о том, как воинственно самовзвинчивают себя сейчас китайцы. А о том, какое военное самовзвинчивание десятилетиями непрерывно идет в Советском Союзе, – вы об этом задумывались? И как это отражается на людях?
Что далеко ходить? Я расскажу о себе. Вот я жил в Советском Союзе, старался думать самостоятельно, а затем, конечно, не верил, думал, что умею видеть действительность более или менее объективно. Во многом я мог быть не уверен, но в том, что в недалеком будущем предстоит третья мировая война, я был уверен. Может, не завтра, может, конечно, не в этом или не в будущем году, но уж лет через десять – пятнадцать… и говорить нечего. С тех пор для меня прошло и десять, и пятнадцать, и двадцать.
Да, именно лет двадцать тому назад шли мы как-то с приятелем-художником через Первомайский парк в Киеве. Это очень красивый парк, роскошный, над крутыми приднепровскими склонами, и был, наверное, выходной день, потому что по аллеям прогуливалось особенно много людей – здоровых, цветущих, как все киевляне, родители с детьми, толстые старички, пышные матросы. Цветов еще масса в киевских парках, пахнут одуряюще. Каштаны, липы, солнышко, небо… в общем, такой мир и такое благополучие были в том парке в тот день!
