Чувствуя, что она хочет побыть одна, Муха спустился по лестнице и пошел на восхитительный запах жареной ветчины.
Разминувшись с Валтайей, которая поднималась навстречу, он дошел до кухни, где Белдер расправлялся с целой горой ветчины, яиц и бобов.
— Человеку твоего возраста следовало бы давно уже насытиться, — заметил Муха, садясь напротив.
— Что нам следовало бы, так это пойти с ними, — проворчал Белдер.
— Тенака сам просил меня остаться.
— Не понимаю почему, — с издевкой буркнул Белдер. — Мы были бы там очень полезны.
Терпение Мухи лопнуло.
— Я молчал, сколько мог, Белдер, но теперь скажу, что сыт тобой по горло. Либо держи язык за зубами, либо убирайся куда хочешь!
— И убрался бы, с большим удовольствием, — вспыхнул старый воин.
— Ну так ступай! И хватит читать мне морали. Ты много лет твердишь мне, что я сбился с пути, что я трус и неудачник. Но не из преданности остаешься около меня — а потому, что ты и сам беглец. Со мной тебе проще прятаться. Да, Тенака попросил меня остаться, но тебя-то он не просил — мог бы и пойти с ним.
Муха вскочил и вышел вон. Старик, опершись на локти, отодвинул от себя тарелку.
— Именно что из преданности, — прошептал он.
После боя Тенака один ушел в горы — с тяжелым сердцем и в глубокой меланхолии.
Райван хотела было пойти за ним, но Ананаис удержал ее.
— У него уж так заведено. Оставь его, пусть идет. Райван пожала плечами и вернулась к раненым. Из копий и плащей Легиона сооружали носилки. Тридцать, сняв доспехи, ходили между страждущими и своим изумительным даром облегчали боль тем, кому зашивали раны.
Убитых складывали на поле бок о бок, легионеров рядом со скодийцами. Шестьсот одиннадцать кавалеристов погибли в этот день, и двести сорок шесть скодийцев упокоились вместе с ними.
Райван брела вдоль рядов убитых, припоминая имена своих воинов и молясь за каждого. Почти у всех были свои поля и хижины, жены и дети, сестры, матери. Райван знала их всех. Она позвала к себе Лейка и велела составить углем на бумаге список павших.
Ананаис, смыв кровь с одежды, занялся генералом Кареспой. Тот был не в духе и не желал разговаривать.
— Мне придется убить тебя, Кареспа, — с сожалением сказал Ананаис.
— Я понимаю.
— Хорошо! Может, поешь со мной?
— Нет уж, спасибо. У меня пропал аппетит. Ананаис понимающе кивнул.
— Предпочитаешь какой-нибудь определенный способ?
— Какая разница? — пожал плечами Кареспа.
— Тогда меч. Может, хочешь сделать это сам?
— Иди к дьяволу!
— Тогда это сделаю я. Даю тебе время до рассвета — приготовься.
— Не хочу я ждать до рассвета. Убей меня сейчас, пока я в настроении.
— Ладно, — сказал Ананаис, и боль, жгучая, как адское пламя, опалила спину Кареспы. Он хотел обернуться, но тьма заволокла его ум. Галанд выдернул меч и вытер его о плащ генерала, а после сел рядом с Ананаисом.
— Стыд и срам, — сказал он.
— Нельзя было отпускать его после всего, что он сделал.
— Пожалуй. Боги, генерал, мы все-таки победили! Даже не верится, правда?
— Раз уж за дело взялся Тенака...
— Брось — ведь всякое могло случиться. Они могли бы не ходить в атаку конным строем, а спешиться и послать вперед лучников.
— Могли бы, да не сделали. Они действовали согласно уставу. В кавалерийском уставе сказано, что конница при встрече с нерегулярной пехотой должна идти в атаку. Легион славится своей дисциплиной. Хочешь, чтобы я назвал тебе главу и параграф?
— Нет надобности. Ты это, поди, сам и написал.
— Нет, не я. Последние изменения ввел Тенака-хан восемнадцать лет назад.
— И все-таки...
— В чем дело, Галанд? Ведь он оказался прав.
— Но не мог же он знать, где встанет Кареспа со своим трубачом, — однако же послал нас с Парсалем на тот самый холм.
— А откуда еще мог Кареспа следить за битвой?
— Он мог бы пойти в бой вместе со своими людьми.
— А решал бы за него кто — трубач?
— Тебя послушать, так все очень просто, но битвы просто так не выигрываются. Стратегия — это одно, а отвага и мастерство — другое.
— Я и не отрицаю. Легионеры дрались не в полную силу. Среди них много хороших ребят, которым, полагаю, их задача не доставляла удовольствия. Но теперь это позади. Я предложу легионерам присоединиться к нам.
— А если они откажутся?
— Я их отпущу — но на выходе из долины их будешь ждать ты с сотней лучников. Живым не должен уйти никто.
— Жестокий ты человек, генерал.
— Я намерен подольше пожить на этом свете, Галанд. Бородач тяжело поднялся на ноги.
— Надеюсь, это тебе удастся, генерал. Надеюсь также, что Тенака-хан сотворит еще одно чудо, когда придут полулюды.
— Это будет завтра. Порадуемся сегодняшнему дню.
12
Тенака нашел укромное место высоко в горах у водопада — воздух здесь был прохладен и чист, а на склонах еще лежал пятнами снег. Он медленно и старательно разложил между камней костер и сел, глядя на пламя. Он не испытывал радости от победы — кровь убитых смыла все его чувства. Немного погодя он встал и подошел к ручью, вспоминая слова Аста-хана, старого шамана племени Волчьей Головы:
«Все в мире создано для человека — но с двоякой целью. Вода создана для того, чтобы мы ее пили, — но она же служит символом бренности человека. Воды отражают нашу жизнь. Они рождаются в чистоте гор и бегут, лепеча, словно малые дети, вырастая постепенно в сильные юные реки. Они ширятся, начинают течь медленнее и наконец петляющей старческой походкой входят в море. И там, словно души людей в Запредельной Бездне, они сливаются, пока солнце вновь не поднимет их ввысь и они не прольются дождем на горы».
Тенака окунул руку в струящуюся воду. Он чувствовал себя выбитым из колеи, оторванным от времени. Маленькая бурая птичка вскочила на камень поблизости от него — она искала пропитания и не замечала Тенаку. Внезапно она нырнула в поток, и Тенака подался вперед, завороженный зрелищем того, как она трепещет крылышками под водой. Птичка вынырнула, скакнула на камень, отряхнула перышки и нырнула опять. Тенака глядел на нее, и ему становилось легче. Он понаблюдал за птичкой еще немного, потом лег на траву и стал смотреть, как собираются в голубом небе облака.
Высоко над ним, расправив крылья, парил орел, обманно неподвижный в потоках теплого воздуха.
