Вдвоем с Басурманом они проползли сквозь кусты поближе к лагерю. Луна светила ярко, но случайное облако закрыло ее, погрузив поляну во мрак. Костры почти догорели, люди спали крепко.
Басурман приложил губы к уху Мухи и прошептал:
— Отсюда до первого спящего около десяти шагов. Когда облако набежит опять, ползи туда и ложись. А когда станет светло, сядь и потянись. Пусть часовой тебя видит.
Муха кивнул.
До нового облака прошло несколько напряженных минут. Муха устремился вперед и улегся как раз в тот миг, когда луна вышла снова. Он сел, сладко потянулся и помахал часовому. Потом встал, огляделся, взял копье около спящего солдата, вздохнул полной грудью и пошел, зевая, через поляну.
— Не спится, — сказал он часовому. — Сыро очень.
— Постоял бы тут, так узнал бы, где лучше, — буркнул солдат.
— А что, и постою. Ступай поспи, а я покараулю.
— Спасибо за услугу — но меня и так скоро сменят.
— Как хочешь, — сказал Муха, зевая во весь рот.
— Что-то я тебя раньше не видел. Кто твой начальник?
— Представь себе бородавчатую свинью, соображающую, как не слишком умный голубь.
— Дун Гидеус? Не повезло тебе, парень!
— Я и худших знавал.
— А я нет. Тут, наверное, дураков нарочно разводят. Ну зачем надо было нападать на сатулов? Точно у нас в Скодии мало хлопот. В голове не укладывается!
— У меня тоже. Ну, покуда жалованье платят...
— А ты что, получил? Я своего четыре месяца не вижу, — взъярился солдат.
— Да шучу я. Откуда?
— Ты такие шуточки брось. И без них тошно. К ним подошел второй часовой.
— Что, Кел, никак смена?
— Да нет, ему просто не спится.
— Пойду разбужу их. Хватит, настоялись.
— Не дури, — посоветовал первый. — Проснется Гидеус — всем нам порки не миновать.
— Говорю тебе, иди отдыхай, — вмешался Муха. — Я постою — все равно ведь не сплю.
— А, черт, и впрямь пойду, — сказал первый. — Я уже ног под собой не чую. Спасибо, друг. — Он хлопнул Муху по плечу, отошел от пленных и лег с остальными.
— А ты, если хочешь, прикорни в лесу — я разбужу тебя, как будет смена, — предложил Муха второму.
— Нет, спасибо. В последний раз, когда часового застали спящим, Гидеус велел его повесить. Ублюдок! Я своей шкурой рисковать не желаю.
— Как знаешь, — с деланным безразличием сказал Муха. Сердце у него бешенно колотилось.
— Опять отпуска отменили, сволочи. Четыре месяца не видел жену и ребятишек. — Муха потихоньку вынул нож. — И дела на усадьбе идут неважно с этими сволочными налогами. Ну да ладно — жив, и то хорошо.
— Да, это уже немало, — согласился Муха.
— А с другой стороны, на кой такая жизнь? Того и гляди в Скодию пошлют — опять своих убивать. Свинская жизнь, одно слово.
— Да уж. — Муха, держа нож за спиной, перехватил его покрепче, готовясь вогнать в горло собеседнику.
— Пожалуй, я все-таки воспользуюсь твоим предложением, — выбранившись, согласился вдруг солдат. — Третью ночь подряд в караул назначают. Обещай только, что разбудишь!
— Обещаю, — с великим облегчением сказал Муха.
Но тут из мрака вышел Басурман и перерезал горло третьему часовому. Муха не колебался ни минуты — его клинок, войдя в шею солдата пониже челюсти, проник прямо в мозг. Часовой упал, не издав ни звука, но Муха успел перехватить его взгляд и отвернулся.
Басурман подбежал к нему.
— Молодец. Освободим пленных и уберемся отсюда.
— Он был хорошим человеком, — прошептал Муха. Басурман схватил его за плечи.
— В Скодии тоже полегло немало хороших людей. Возьми себя в руки... надо спешить.
Двое пленных молча наблюдали за происходящим. Оба были в просторных сатулийских одеждах, и накидки с капюшонами наполовину скрывали их лица. Басурман перерезал их путы. Муха заглянул в лицо первому — тот откинул капюшон и сделал глубокий вдох. Лицо смуглое, волевое, с крючковатым носом над густой черной бородой. Глубоко сидящие глаза при луне тоже казались черными.
— Зачем это? — спросил он.
— После поговорим, — сказал Муха. — Лошади ждут вон там — только тихо.
Вместе с сатулами они углубились в лес и скоро нашли Белдера с лошадьми.
— А теперь скажи, зачем это тебе? — повторил сатул.
— Я хочу, чтобы ты проводил меня в свой лагерь. Мне нужно поговорить с сатулами.
— Ты не можешь сказать ничего такого, что мы захотели бы выслушать.
— Как знать.
— Я знаю, что ты дренай, и этого довольно.
— Ты ничего не знаешь. — Муха снял шлем и зашвырнул его в кусты. — Но сейчас не время спорить. Садись на коня и веди меня к своим.
— С какой стати?
— С такой, что ты у меня в долгу.
— Ничего я тебе не должен. Я не просил освобождать меня.
— Речь не об этом. Слушай меня, сын своего отца! Я вернулся с Гор Смерти, пройдя через туманы времен. Посмотри мне в глаза. Разве ты не видишь в них ужасов Шеола? Там я делил трапезу с Иоахимом, величайшим из сатулийских князей. Проводи меня в горы, и пусть твой вождь решит дело. Клянусь душой Иоахима, уж этим-то ты мне обязан!
— Легко тебе клясться великим Иоахимом, — настороженно сказал сатул, — ведь он умер больше ста лет назад.
— Он не умер. Дух его жив, и трусость сатулов удручает его. Он просил меня дать вам шанс вернуть свое — теперь дело за вами.
— Но кто ты такой?
— Ты найдешь мое изображение в вашей усыпальнице рядом с Иоахимом. Взгляни на мое лицо и скажи мне сам, кто я.
Сатул облизнул губы, недоверчивый, охваченный суеверным страхом.
— Бронзовый Князь?
— Да, я Регнак, Бронзовый Князь. А теперь веди меня в горы!
Всю ночь они ехали по Дельнохскому хребту через многочисленные перевалы, ведущие в сердце гор. Четыре раза их останавливали сатулийские дозоры, но каждый раз пропускали дальше. Когда утро перешло в день и солнце достигло зенита, они въехали в белый каменный город в тысячу домов, стоящий в чаше укромной долины. Все здания были одноэтажные, кроме одного — дворца правителя.
Муха никогда не бывал здесь — не многим дренаям это выпало на долю. Дети сбежались поглядеть на чужих, а когда путники добрались до дворца, вдоль дороги уже выстроилось человек пятьдесят воинов в белых одеждах, с кривыми саблями в руках. У дворцовых ворот, скрестив руки на груди, стоял человек, высокий и плечистый, с гордым лицом.
