— Ты единственный преданный человек во всей империи. Пусть в живых не останется никого. Пусть Скодия превратится в бойню, о которой будут поминать во веки вечные.
— Как прикажете, государь. Против нас они не устоят.
— Нам помогает Дух Хаоса, Дарик. Но ему нужна кровь. Много крови! Целые океаны. Ему всегда мало.
Глаза Цески приобрели затравленное выражение, и он умолк. Дарик сидел очень тихо. То, что император безумен, еще не беда — беда, что его безумие усиливается. Дарик был странным человеком. Его не занимало ничто, кроме войны и стратегических задач, — и все, что он сказал императору, было чистейшей правдой. В тот день — а он непременно настанет, — когда безумие Цески обратится против Дарика, Дарик убьет себя. Ибо жить ему будет незачем. Дарик не любил ни одно человеческое существо, не поклонялся красоте. Живопись, поэзия, литература, горы и бурные моря не существовали для него.
Ремеслом его были война и смерть — но даже их он не любил, а только занимался ими.
Цеска внезапно издал смешок.
— Я был одним из последних, кто видел его лицо.
— Чье, государь?
— Ананаиса, Золотого Воина. Он стал цирковым бойцом, любимчиком черни. Однажды, когда он стоял, внимая их хвалебным крикам, я выпустил на него своего полулюда. Здоровенный был зверюга, на треть волк, на треть медведь. Ананаис убил его. Подумать только! Столько трудов пошло насмарку. Однако наш Золотой Воин потерял лицо.
— Каким образом, государь? Он испугался?
— Да нет, он потерял лицо в буквальном смысле. Это шутка! — Дарик должным образом посмеялся. — Ненавижу его. Он первый посеял семена сомнения. Он хотел поднять против меня «Дракон», но Барис с Тенакой-ханом остановили его. Благородный Барис! Ты знаешь, он был талантливее тебя.
— Да, государь. Вы мне уже говорили.
— Но не был столь предан. Ты будешь верен мне всегда, правда, Дарик?
— Да, государь.
— Ты ведь не захочешь повторить судьбу Бариса?
— Нет, государь.
— Странно, как в них сохраняются некоторые качества, — задумчиво произнес Цеска.
— Простите?
— Ведь он так и остался вожаком. Другие его слушаются — любопытно, почему?
— Не знаю, государь. Не холодно ли вам? Не принести ли вина?
— Ты не отравишь меня, нет?
— Что вы, государь. Я сперва сам попробую из вашего кубка.
— Вот-вот. Попробуй.
Дарик налил вина в золотой кубок, пригубил и широко раскрыл глаза.
— В чем дело, генерал? — подался к нему Цеска.
— В вине что-то есть, государь. Оно соленое.
— Океаны крови! — хохотнул Цеска.
Тенака-хан проснулся за час до рассвета и потянулся к Рении, но постель была пуста. Тогда он вспомнил и сел, протирая глаза. Ему казалось, что кто-то звал его по имени, но это, наверное, было во сне.
Голос прозвучал опять. Тенака спустил ноги с топчана и оглядел юрту.
— Закрой глаза, мой друг, и успокойся, — сказал голос. Тенака снова лег. Перед его мысленным взором предстало худощавое аскетическое лицо Декадо.
— Как скоро ты доберешься до нас?
— Через пять дней — если Муха откроет ворота.
— К тому времени мы будем мертвы.
— Я не могу двигаться быстрее.
— Сколько с тобой человек?
— Сорок тысяч.
— В тебе чувствуется какая-то перемена, Тани.
— Я все тот же. Как там Ананаис?
— Он верит в тебя.
— А остальные?
— Басурман и Парсаль убиты. Нас оттеснили за последний рубеж. Мы продержимся от силы три дня — не больше. Полулюды оправдали все наши ожидания.
Тенака рассказал Декадо о потусторонней встрече с Оленом и передал слова старика. Декадо выслушал его молча.
— Стало быть, ты теперь хан, — сказал он наконец.
— Да.
— Прощай, Тенака.
Глаза Декадо, лежавшего в Тарске, открылись. Аквас и те, кто остался из Тридцати, сидели около него кружком, сопрягая свои силы.
Все они слышали слова Тенаки-хана. Более того — все они побывали в его разуме и прочли его мысли.
Декадо сделал глубокий вдох и спросил у Акваса:
— Что скажешь?
— Нас предали.
— Пока еще нет. Он придет.
— Я не это имел в виду.
— Я знаю. Но пусть завтрашний день сам заботится о себе. Наша ближайшая цель — помочь скодийцам, а до последующих событий никто из нас не доживет.
— Но какой в этом смысл? — сказал Балан. — Если бы наша смерть принесла хоть какое-то благо — а так мы всего лишь поможем сменить одного тирана на другого!
— Пусть даже и так, — мягко ответил Декадо. — Истоку лучше знать. Если же мы не веруем в Его мудрость, все наши труды теряют смысл.
— Ты что же, теперь уверовал? — скептически осведомился Балан.
— Да, Балан, уверовал — и мне думается, я веровал всегда. Даже в годину моего отчаяния опирался на Исток и тем самым проявлял свою веру, хотя и не понимал этого. Но нынешняя ночь просветила меня.
— Предательство друга тебя просветило? — изумился Аквас.
— Нет, не предательство. Надежда. Проблеск света, символ любви. Но об этом мы поговорим завтра, когда настанет время прощания
— Прощания?
— Мы — Тридцать, и наша миссия близится к завершению. Я, как Голос Тридцати, теперь являюсь настоятелем Ордена. Но я умру здесь, а Тридцать должны жить. Мы видели нынче, что назревает новая угроза, и в будущем мы снова понадобимся дренаям. Мы поступим так же, как делалось прежде. Один из нас должен уйти, принять на себя бремя настоятеля и набрать новых воинов Истока. Этим человеком будет Катан, душа Тридцати.
— Я не могу, — покачал головой Катан. — Я противник смерти и насилия.
— Это так, и все же избранник — ты. Мне кажется, Исток всегда заставляет нас идти против собственной натуры. Я не знаю, зачем... но Он знает. Я не гожусь в вожди — но все же почувствовал на себе власть Истока и смирился со своей участью. Да будет все по воле Его. А теперь, Катан, соедини нас напоследок в молитве.
Катан повиновался со слезами на глазах и с великой печалью. Закончив молитву, он обнял каждого из братьев и удалился в ночь. Что делать? Где искать новых Тридцать? Он сел на коня и поехал через горы в Вагрию.
Над лагерем беженцев у тропы сидел мальчик Сеорл. Катан придержал коня и сошел.
— Что ты здесь делаешь, Сеорл?
