Поев, Чареос медленно поднялся в верхнюю комнату, стянул сапоги и уснул, едва голова коснулась подушки. Маггриг и Финн заняли вторую комнату, а Окас улегся прямо перед огнем.
Бельцер и Киалл остались сидеть. Великан велел подать третий кувшин. Маэль принесла вино и спросила:
— Ты небось, как всегда, без гроша?
— Ошибаетесь, — сказал Киалл. — Заплати по счету, Бельцер.
Бельцер, пробормотав ругательства, выудил из кармана массивное золотое кольцо. Маэль взвесила его на ладони.
— Это покроет разве что половину твоего долга, — сказала она, не убирая руки.
— И въедливая же ты баба. — Бельцер порылся в карманах, ища безделушку поменьше, но у него остались только крупные. Наконец он извлек браслет. — Вот — это в десять раз больше того, что я должен.
Маэль со смехом осмотрела браслет.
— Никогда не видела такой красивой работы и такого красного золота. Наза даст тебе за него хорошую цену, и ты прав, это гораздо больше твоего долга. Не беспокойся, мы возместим тебе разницу.
— Не надо, — покраснел Бельцер. — Оставь его себе. Может, я еще вернусь сюда без гроша в кармане.
— И то правда.
Когда она ушла, Бельцер сказал Киаллу:
— Чего пялишься, парень? Никогда не видел, как расплачиваются с долгами?
Киалл немного перебрал, и голова у него стала легкой, а мысли мирными.
— Не думал, что увижу, как это делаешь ты.
— Что это значит?
— То, что ты жадная, себялюбивая свинья, — с безмятежной улыбкой ответил Киалл.
— Я всегда плачу свои долги, — заявил Бельцер.
— Да ну? Ты даже не поблагодарил Финна за то, что он выкупил твой топор, — а ведь это ему дорого стоило.
— Это дело мое и Финна, ты, парень, в него не лезь. И придержи язык, пока я тебе его не подрезал!
Киалл заморгал, быстро трезвея.
— Кроме того, ты лжец. Ты сказал мне, что Тура утопилась, — и солгал. Не боюсь я тебя, толстопузый боров. Нечего мне грозить!
Бельцер встал. Вскочил и Киалл, нашаривая саблю, но Бельцер уже сгреб его спереди за камзол и поднял в воздух. Громадный кулак замахнулся, но Киалл лягнул Бельцера в пах — тот взревел от боли и разжал руку. Киалл выхватил саблю, но Бельцер только ухмыльнулся в ответ.
— Что ты будешь с ней делать, парень? Пырнешь старого Бельцера?
Киалл отступил, поняв, что дело зашло слишком далеко. Бельцер выбил у него саблю. Киалл ударил его в лицо прямым слева, но Бельцер, и глазом не моргнув, закатил ему такую оплеуху, что юноша покатился по полу. Оглушенный, он приподнялся на колени и примерился боднуть Бельцера в живот. Гигант встретил его коленом, голова Киалла отскочила назад...
Очнулся он, сидя на стуле у огня. Бельцер сидел напротив.
— Вина хочешь? — спросил он. Киалл мотнул головой. В черепе у него стучало словно молотом. — Ты хороший боец, парень, и когда-нибудь из тебя может вырасти волк. Но даже волки знают, что медведя задирать нельзя.
— Я запомню. Ладно, давай вина. Бельцер протянул ему кубок.
— Я люблю старину Финна. Он знает, как важно для меня получить этот топор обратно, и слова ему не нужны. В Бел-Азаре надиры стащили Финна со стены, а мы с Чареосом и Маггригом спрыгнули следом и отбили его. Я тащил его на спине, прорубая себе путь к надвратной башне. Он тоже не благодарил меня тогда — в этом не было надобности. Понимаешь?
— Кажется, да.
— Это все выпивка — из-за нее я распускаю язык. Я не пришелся тебе по нраву, верно?
Киалл оглядел лоснящуюся лысину и плоское как блин лицо с маленькими глазками.
— Верно, — признался он. Бельцер серьезно кивнул:
— Пусть это тебя не волнует. Я и сам-то себе не слишком нравлюсь. Но я был на вершине, парень, — этого у меня никто не отнимет.
— Я тоже был на ней.
— Но не на моей. Впрочем, когда-нибудь, глядишь, и побываешь.
— Что же там такого особенного?
— Ничего.
— Тогда зачем стремиться туда?
Бельцер поднял глаза от кубка:
— Затем, что там твоя милая, Киалл.
Лунный свет одел серые каменные стены, и сова нырнула вниз над заброшенной крепостью. Чареос слышал крики раненых и умирающих, но на камне не было тел, и кровь не окрашивала ступеней башни. Он сел на зубец стены, глядя в долину Бел-Азара, и крики утихли, превратившись в воспоминания. Здесь больше не было жизни. В долине, которую некогда усеивали, как упавшие звезды, надирские лагерные костры, теперь шелестела трава, лежали валуны и стояло одинокое, спаленное молнией дерево.
Чареос был один. Он не помнил, как попал в Бел-Азар, но это не имело значения. Здесь, среди призраков прошлого, он чувствовал себя как дома, в безопасности.
В безопасности? Темные фигуры мелькнули по краю его зрения и пропали во мраке, когда он обернулся к ним лицом. Он отступил к прогнившей двери на башню и поднялся по винтовой лестнице на вершину. Там он обнажил меч и стал ждать. Он слышал, как скребут когти по ступеням, чуял зловоние обитателей тьмы: запах слизи и меха, тошнотворно-сладкое дыхание пожирателей падали.
Он захлопнул верхнюю дверь. Затвора не было.
— Маггриг, Финн!
— Похоже, ты остался один, родич, — сказал чей-то спокойный голос, и Чареос медленно обернулся, заранее зная, кого увидит. На краю ограждения сидел высокий человек с черными, связанными на затылке волосами, и его лиловые, глаза казались серыми при свете луны.
— Ты поможешь мне? — прошептал Чареос.
— Как же — ведь кровь не водица. Разве ты не мой родич?
— Да, да, я твой родич. Прошу тебя, помоги.
Дверь раскололась, и когтистая рука просунулась в щель
— Прочь! — крикнул Тенака-хан. Шипение за дверью смолкло, и рука исчезла.
— Они подчиняются тебе? — спросил Чареос.
— Нет, но они знают, кого слушаться. И они чуют страх, как львы чуют кровь. Чего ты боишься, Чареос?
— Я не знаю, как попал сюда, и здесь я один.
— Это не ответ. Тебя привел сюда страх, но чем он вызван?
Чареос рассмеялся, только в этом смехе не было веселья.
— И ты еще спрашиваешь? Ты, который убил моих родителей и сделал меня изгоем? Я должен был бы ненавидеть тебя, Тенака... Когда-то я в самом деле думал, что ненавижу тебя. Но потом ты поднялся к нам сюда, на башню, и проговорил с нами всю ночь. — Чареос заметил, что хан одет точно так же, как той ночью: в черные кавалерийские сапоги, кожаные штаны и черную шелковую, вышитую серебром рубашку. — Ты назвал меня своим родичем — стало быть, знаешь, кто я?
