— Должен же кто-то доставить известие императору. Я дам тебе также письма к моим женам, и моим душеприказчиком тоже будешь ты.
— Вы обдумали все это заранее?
— Насколько позволяли обстоятельства. Все еще может измениться. Давай-ка поищем место для ночлега.
Они разбили лагерь в высохшем русле реки, развели костер под крутым берегом и перекусили сушеными фруктами. Чиен был не в настроении беседовать. Он отвязал от седла свернутое одеяло, закутался в него и хотел лечь.
— Идите сюда, господин, — сказал Оши. — Я разгреб гальку и расчистил мягкий песок. Даже подушку из него сделал, вот. Здесь вам будет удобнее.
Чиен перешел на расчищенное место. Здесь действительно было мягче и не так дуло. Он уснул, и ему приснился белый, как слоновая кость, родной дворец, расположенные террасами сады, искусственные ручьи и водопады. Все там дышало покоем, но Чиен внезапно вскочил, услышав во сне, как хрустит галька под чьими-то сапогами. Полная луна стояла высоко и светила ярко. Перед ним стоял Кубай с ухмылкой на лице, а за Кубаем — еще четыре надира. Оши тоже проснулся и затаился среди камней.
— Ты что думаешь, я считать не умею? — сказал Кубай. — Я долго искал тебя среди убитых. А знаешь почему?
— Нет. Скажи, — ответил Чиен, скрестив руки на груди.
— Вот из-за него. — Кубай показал на Оши. — Его тела нигде не было. Тогда я осмотрел труп, который мы поначалу приняли за твой. Лицо у него было изрублено, но этого мало, чтобы меня одурачить.
— Твоя сообразительность поражает меня. Ты совершенно прав. Я принимал тебя за глупого, вонючего, вероломного варвара. Я ошибся: ты не глуп.
— Тебе не удастся меня разозлить, желтолицый, — засмеялся Кубай. — А знаешь почему? Потому что я скоро услышу, как ты визжишь. Я сдеру с тебя шкуру пядь за пядью. — Кубай обнажил свой меч и двинулся вперед. Чиен стоял на месте со скрещенными на груди руками. — Ты что, даже драться не хочешь, желтый пес?
Чиен взмахнул рукой, и Кубай замер. Из его горла торчала черная рукоять метательного ножа. Чиен подпрыгнул, ударил Кубая ногой по голове и сбил его с ног.
Остальные надиры бросились вперед. Пригнувшись от взмаха меча, Чиен ткнул противника вытянутыми пальцами в солнечное сплетение. Надир скрючился, и воздух с шумом вышел из его легких. Отступив в сторону, Чиен ударил другого нападавшего ребром ладони по горлу, плечом вперед упал на гальку, прокатился по ней и вскочил на ноги. Двое оставшихся подступали к нему уже с большой осторожностью. Рука Чиена метнулась вперед, и один скорчился на земле с кинжалом в глазу. Последний надир попятился, но за спиной у него возник Оши и заколол его тонким кинжалом.
— Не надо было рисковать, — сказал слуге Чиен. — Слишком ты стар для этого.
— Виноват, мой господин.
Кубай вытащил нож из горла и привстал на колени. Кровь текла на его козий кожух. Чиен, став перед ним на колени, забрал нож.
— Если тебе любопытно это знать, — сказал он, — твои легкие сейчас наполняются кровью. Говорят, что человека при этом посещают самые восхитительные видения. Впрочем, ты этого не заслуживаешь.
Чиен вонзил клинок в сердце Кубая и толчком опрокинул тело на спину.
— Мне снился чудесный сон, — сказал он Оши. — Будто я у нас дома, в саду, — и помнишь те цветы, что мы пытались развести в сухом месте у южной стены? — Оши кивнул. — Так вот, они зацвели, и лепестки их переливались самыми изысканными оттенками пурпура. А их аромат мог заставить устыдиться даже мои розы. Хотел бы я знать, принялись эти пурпурные цветы или нет?
— Думаю, что да, господин. У вас легкая рука на цветы.
— Хотелось бы надеяться.
Надир, которого Чиен ударил в живот, застонал. Чиен встал и двинул его сапогом по виску. Шея надира хрустнула, и Оши поморщился.
— О чем это я? Ах да, о цветах. Этой земле недостает цветов. Будь их побольше, надиры, возможно, больше интересовались бы поэзией, чем войной. Седлай коней, Оши. Это гнусное место нагоняет на меня меланхолию.
В течение трех недель путники ехали только ночью, скрываясь днем в перелесках или в извилистых балках, пересекающих степь. В темноте путешествовать приходилось с большой осторожностью — почва гигантскими уступами переходила с одного каменистого плоскогорья на другое. Неверные тропы были покрыты осыпью, и путники часто спешивались, ведя лошадей в поводу.
Четырежды Окас предупреждал их о погоне, и путники из укрытия наблюдали за надирскими всадниками, рыщущими в поисках следов. Но Финн умело прятал следы, и охотники проезжали мимо.
С водой в степях дело обстояло неважно, часто приходитесь делать большой крюк, чтобы отыскать на плоскогорье скальное озерко. Многие из них охранялись, и путники поворачивали прочь, так и не утолив жажду. Небольшой запас воды, который они везли с собой, был нужен, чтобы ополаскивать от пыли ноздри и рты лошадей.
— Все преимущества за врагом, — сказал Финн, когда они в третий раз за три дня устроились на ночлег без воды. — Они знают, что без воды мы далеко не уедем, поэтому больше не выслеживают нас. Стоит только выставить стражу у всех колодцев и водоемов.
— Охрана стоит не везде, — сказал Окас. — В часе езды отсюда есть скальный водоем. Он мелкий, но вода пригодна для питья.
— Почему же он не охраняется? — спросил Чареос.
— Охраняется, только не людьми.
— Если это снова демоны, — просипел Бельцер, — я уж лучше еще один день буду облизывать траву.
— Не демоны, львы, — сказал Окас. — Но не бойся: я умею обращаться с дикими зверьми.
При свете половинной луны путники двинулись через плато, обернув копыта коней тряпками. Тропа сперва вела вниз, потом вильнула вправо и круто пошла на подъем. Лошади забеспокоились, чуя запах львиного помета.
Окас, шедший впереди пешком, вывел их к широкой каменной чаше. У пруда были восемь львов — один самец, три самки и четверо детенышей. Львицы встали первыми, обнажив клыки. Окас с тихим пением медленно пошел навстречу зверям и сел шагах в десяти от них. Мерный напев эхом отдавался в скалах. Одна из львиц подбежала к старику и обошла его кругом, размахивая хвостом. Потом потерлась головой о его плечо и улеглась с ним рядом. Остальные львы даже не смотрели на Окаса.
В голове у Чареоса прозвучал голос Окаса: Ведите лошадей к пруду. Пусть напьются до отвала. Вы тоже напейтесь и наберите воды в мехи. Потом уходите— и чтобы ни слова.
Чареос обернулся к остальным и поднес пальцы к губам. Финн кивнул, и все молча направились к воде.
Окас тянул свою песню не переставая, пока люди вели к воде испуганных лошадей. Потом жажда пересилила страх — кони опустили голову в воду и стали пить. Чареос лег на живот и наполнил рот прохладной влагой. Подержав ее во рту некоторое время, он стал понемногу пропускать воду в пересохшую глотку. Потом выпил, сколько мог, и только тогда наполнил мехи. Остальные последовали его примеру.
