— Все может быть, Чареос, — улыбнулся Гарокас.
— Давайте убьем его самого, — предложил Бельцер. — Он мне не нравится.
— Ты мне тоже, жирный боров, — огрызнулся Гарокас. — Помолчи, пока старшие говорят.
Бельцер тяжело поднялся на ноги.
— Позволь, Чареос, я сломаю ему хребет. Скажи только слово.
Финн вышел из кустов и сказал:
— Чареос, погляди-ка: к городу движется целое надирское войско, и непохоже, что с добрыми намерениями.
Когда молодой человек ушел, Танаки встала, заложив руки за голову, и выгнула спину. В свои жилые покои она вернулась со смешанными чувствами. Невинность Киалла и привлекала, и дивила ее, точно прекрасный цветок, выросший на краю выгребной ямы. Она налила в кубок вина и выпила. Этот юный мечтатель ищет свою любовь. Глаза Танаки сузились.
— Мир готовит тебе еще немало потрясений, — прошептала она. Холодный ветер всколыхнул тяжелые занавески, коснувшись ее голых ног, и она вздрогнула. — Как мне недостает тебя, отец, — сказала Танаки, представив себе высокого худощавого воина и медленную улыбку, смягчающую его жестокое лицо. Танаки была его любимицей, хотя ее рождение стоило жизни матери, Рении. Тенака-хан всю свою любовь отдавал дочери, в то время как сыновья не могли дождаться от него доброго слова или хотя бы скупого кивка, означающего похвалу. Танаки подумала о старшем брате, Джунгире, — как он добивался отцовского внимания!
Теперь Джунгир сам стал ханом. Другие братья Танаки убиты, а она живет в ожидании неизбежного.
Она улыбнулась, вспомнив свою последнюю встречу с Джунгиром. Как он желал ее смерти! Но его воеводы никогда бы не позволили окончательно истребить род Тенаки-хана, а сам Джунгир, как всем известно, бесплоден. Ни одна из его сорока жен ни разу не забеременела. Танаки усмехнулась. Бедняга Джунгир. Он может укротить самого непокорного коня, он хорошо бьется на копьях и мечах. Но надиры относятся к нему с подозрением, ибо его семя не имеет силы.
Танаки прижала руки к животу. Она не сомневалась, что сама способна зачать. Возможно, однажды, когда Джунгир отчается, он вернет ей свою милость и выдаст за одного из своих военачальников. Перед глазами у нее возникло лицо Цудая, и она содрогнулась. Нет, только не он! Ни за что на свете. Его прикосновения — словно кожа ящерицы, а от его могильно-темных глаз пробирает дрожь. Нет, только не Цудай.
Она изгнала его из своих мыслей, вспоминая, как Джунгир смотрел на нее с высоты своего трона. «Пока я не трону тебя, сучка, но знай: настанет день твоего унижения. Не забывай об этом, Танаки».
И Танаки оставили жизнь, но сослали сюда в унылую южную пустыню. Здесь было мало развлечений — только хмель да молодые любовники, сменявшиеся в ее постели. И даже это скоро надоело ей. Со скуки она занялась работорговлей, где перенасыщенность рынков сбивала цену. Вдобавок не существовало такого места, где рабы продавались бы постоянно, по твердым расценкам. Меньше чем за четыре месяца Танаки создала свой рынок, а через год уже руководила всеми набегами на земли готиров. Цены поднялись, и налаженная по-новому торговля стала приносить огромный доход. Золото мало что значило для Танаки, проведшей свое детство среди сокровищ, отнятых у покоренных народов, — но торговля давала пищу ее острому уму и отвлекала от мыслей о мстительном Джунгире.
Она знала, что когда-нибудь Джунгир почувствует себя достаточно сильным, чтобы убить ее, несмотря на все возражения своих приближенных. Как ни странно, она не питала к нему ненависти за это. Нетрудно понять, что им движет. Он долго пытался завоевать отцовскую любовь и, не добившись этого, возненавидел ту, кого отец любил.
Танаки отодвинула бархатную штору и посмотрела в узкое окно.
— Он ничего не оставил тебе, Джунгир, — прошептала она. — Он завоевал полмира, объединил племена, основал империю. Что же осталось на твою долю?
Бедный Джунгир. Бедный бесплодный Джунгир!
Ее мысли обратились к юноше, Киаллу. У него серые ласковые глаза, но в них порой проглядывает сталь. И таится страсть — буйная, неудержимая, ждущая своего часа.
— Приятно было бы проглотить твою невинность, — улыбнулась она, и ее лицо смягчилось. — А впрочем, нет, — с грустью созналась Танаки.
— Принцесса! Принцесса! — завопил Челлин, вбегая к ней. — Надирские воины!
— Ну так что же? Мало ли здесь надирских воинов?
— Но то ханские Волки, принцесса! А командует ими Цудай.
У Танаки пересохло во рту.
— Ворота закрыты?
— Да, госпожа. Но их триста человек, а у нас и полусотни не наберется. Да и те, что есть, разбегутся при случае.
Танаки открыла темный дубовый сундук и достала пояс с двумя короткими мечами.
— Мы не можем сражаться с ними, госпожа. Зачем они здесь?
Она молча пожала плечами. Итак, день настал. Не видать ей больше голубого неба и орла, парящего в воздушном потоке над горами. Не будут мужчины больше обладать ею, отдавая ей при этом свою душу. В ней вспыхнул гнев. Она прошла мимо Челлина и поднялась на стену, чтобы видеть прибытие ханских Волков. Челлин сказал правду: их было больше трехсот, в остроконечных серебряных шлемах, отороченных волчьим мехом, в серебряных, окаймленных золотом панцирях. Они ехали в кажущемся беспорядке, но по приказу могли мигом построиться в боевой клин или разбиться на три части. Их дисциплина поражала. Тенака-хан создал эту гвардию четверть века назад и вышколил ее до еще не виданной у надиров степени. У кочевников по-прежнему считалось почетным быть принятым в число Волков. Из сотни желающих лишь одному доставался серебряный шлем и панцирь с изображением волчьей головы.
А в середине ехал Цудай, несравненный воин и непобедимый полководец.
Вокруг Танаки собрались люди.
— Что делать? — спрашивал один.
— Что им здесь надо? — недоумевал другой.
— Они приехали убить меня, — сказала Танаки, дивясь тому, как спокойно звучит ее голос.
— А нас они тоже убьют? — спросил какой-то воин.
— Закрой свою поганую пасть! — взревел Челлин. Танаки вскинула руки, призывая к молчанию.
— Садитесь на коней и уезжайте через железные ворота. И поскорее! Они убьют всякого, кто окажется здесь.
Многие воины устремились вниз, но Челлин остался на месте.
— Я не отдам им тебя, покуда жив.
Она с улыбкой взяла в ладони заросшие бородой щеки старого вояки.
— Ты их не остановишь. И мне будет приятнее, если ты останешься жив, Челлин. Иди!
Он постоял еще, потом выругался и побежал к своей лошади.
Надиры приближались, и Танаки уже ясно видела лицо их командира. Цудай улыбался. Он поднял руки, и всадники выстроились в боевом порядке по обе стороны от него.
