— Не будь дураком! Надиры рыщут повсюду. Маггриг, наверное, затаился в какой-нибудь пещере. Дождется ночи и вернется. Если ты поедешь его искать, то наведешь тех на его след.
— И то верно, — вздохнул Финн. — Ладно, посплю немного. Разбуди меня, если он появится.
Бельцер кивнул.
— Девушка у нас. Все прошло хорошо.
Финн, не отвечая, улегся на траву и закрыл глаза. Бельцер прислонился спиной к дереву и тоже задремал на утреннем солнце. Когда он проснулся, Гарокас стоял на коленях рядом с Чареосом, пристально глядя в лицо спящего. Чувства горбоносого воина трудно было разгадать, но Бельцер видел, что тот обеспокоен.
— Не буди его, — тихо сказал Бельцер, и Гарокас поднял на него глаза.
— Меня послали убить его.
— Я знаю. И он тоже знает.
— Но в этом нет нужды, верно? Вы все и без того собрались умереть. И я рад, что меня освободили от этого поручения.
Гарокас встал, сел на своего коня и поехал прочь.
Киалл проснулся и сел, глядя на Танаки. Ее лицо немного порозовело. Он достал из котомки листья огуречной травы и смешал их с холодной водой. Это средство хорошо помогало от опухолей. Соорудив примочку, он тронул Танаки за руку — она вздрогнула и проснулась.
— Ты среди друзей. Это я, Киалл. Сейчас я положу примочку тебе на глаза — лежи смирно. — Он наложил холодную ткань на ее веки и нежно погладил ее по руке.
— Где Волки? — прошептала она.
— Ушли.
— Но как же...
— Не говори ничего, госпожа. Отдыхай. Прошлой ночью мы проникли в город и убили твоих... обидчиков. А после принесли тебя сюда. Ты в безопасности.
— Но почему? — снова спросила она.
— Потому что ты была в беде, — тихо сказал он.
Киалл посидел с ней еще немного, потом ее пальцы разжались, и он увидел, что она уснула опять. Он встал и потянулся. Бельцер спал под деревом на вершине холма, Чареос и Финн лежали рядом. Гарокаса и Маггрига не было.
В голове у него раздался голос Окаса: — Киалл, ты слышишь меня ?
— Слышу, — ответил он вслух, глядя на спящего старика. Голос доносился словно из глубины времен, немыслимо далекий и все-таки ясный.
— Скажи Чареосу, чтобы ехал в Лунные горы. Пусть найдет там Аста-хана. Еще скажи, что я сожалею.
Голос умолк. Киалл опустился на колени рядом с Окасом — тело старика было холодным и твердым. Покрытый Узорами умер.
Они похоронили старика на вершине холма и молча постояли над свежей могилой.
— Вот мы и потеряли одного из нас, — прошептал Бельцер, и слова его повисли в воздухе. Он вернулся в лагерь и сел, вертя топор в руках и глядя на его лезвия.
— Мне очень жаль, — сказал Киалл Чареосу. — Напрасно я попросил вас помочь мне. Теперь мне все кажется напрасным — не знаю почему.
— Мы вольные люди, Киалл, и сами сделали свой выбор.
— Я знаю. Но всё так жестоко... Посмотри на Танаки. Как могут мужчины делать такое? Не понимаю.
— Ну и радуйся, что не понимаешь.
— А ты? Ты можешь это понять?
Чареос отвернулся, глядя в степь.
— К несчастью, да. Сам я на это не способен, но других понять могу. Это связано с войной, Киалл, и с натурой воина. Он воспитан так, чтобы одерживать верх над врагами и истреблять их. Но прежде всего — одерживать верх. Есть еще одно ключевое слово: возбуждение. От гнева мужчина возбуждается не меньше, чем от зова плоти. Гнев и похоть крепко спаяны между собой. В битве воин возбуждается и одерживает верх над врагом. А Танаки и другие — жертвы всего этого. Их тоже давят, сминают и унижают, как врага в бою.
— Просто эти воины — дурные люди.
— Не так все просто. У многих этих мужчин есть женщины и дети, они заботятся о своих семьях и знают, что такое любовь.
— Мне их не жалко. Я рад, что мы убили их.
— Рад? Никогда не радуйся чужой смерти. Никогда. Благодари судьбу, что сам остался жив, — и только. У меня был когда-то учитель, великий человек по имени Атталис. Он говорил мне, что путь зла часто ведет через праведный гнев. Надиры налетают на готирскую деревню, насилуют и убивают. Готирские воины отправляются отомстить врагу и в свою очередь насилуют и убивают. И конца этому нет. Никогда не радуйся, что убил человека.
Чареос отошел к могиле. Киалл оставил его и ушел к Бельцеру, который сидел один. Лицо великана было спокойно, только мускул дергался на щеке. Глаза Бельцера покраснели, и он все время моргал.
— Что с тобой? — спросил юноша.
— Со мной? Ничего. Вспомнил вот, что мы давно не ели. Я голоден. — У Бельцера дрогнули губы, и он крепко сжал челюсти. — Дурак старый. Экий дурак! Уморил себя, чтобы защитить нас. — Бельцер шмыгнул носом и сплюнул. — Будь я проклят, если это не простуда. Все из-за погоды — холодный ветер да пыль. Одному Истоку ведомо, как люди умудряются жить здесь. Нет уж, мне подавай город... да чтоб кабаки были. Ну, чего уставился?
— Прости, — сказал Киалл. — Я не хотел тебя рассердить. Ты знаешь, ведь он велел передать тебе кое-что. Сказал — простись, мол, за меня со стариной Бельцером.
— Так и сказал? Правда?
— Да. И мне показалось, что он был счастлив.
— Знаешь, что хуже всего, парень? Знаешь?
— Нет.
— Он любил меня ради меня самого. Не потому, что я горазд махать топором и всегда готов убить парочку кочевников, — а ради меня самого. Не знаю, что во мне можно любить, но он нашел что-то. И я — смейся, если хочешь, — я тоже любил старика. «Старина Бельцер». Это кое-чего стоит, правда? Я любил его.
— Над чем же тут смеяться?
Слезы потекли по щекам Бельцера на рыжую с проседью бороду. Он опустил голову и расплакался навзрыд. Киалл положил руку ему на плечо.
— Уйди! Оставь меня. Неужто человек даже погоревать наедине не может?
Киалл покинул его. Танаки проснулась и сидела, завернувшись в одеяло. Глаза ее, еще сильно опухшие, уже могли смотреть.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил Киалл, садясь рядом.
— Лучше тебе не знать как. Вы убили всех, кто там был?
— Да. То есть нет. Один, кажется, их вожак, сумел уйти.
— Это хорошо.
Киалл удивился, но не стал расспрашивать.
— Ты хочешь побыть одна?
Она улыбнулась и тут же поморщилась. На разбитой губе выступила капелька крови.
— Нет. Посиди со мной, мне хорошо, когда ты рядом. Почему ты спас меня?
— Разве это важно?
— Для меня да.
