— А вот ты, чиадзе, ничуть не боишься меня. Это хорошо. Не люблю боязливых. Да садитесь же! Будьте как дома. Давно уж у меня не было гостей.
— Долго ли ты живешь здесь? — спросил Чиен, усаживаясь у волшебного огня.
— С тех пор, как убили моего господина. Это был Тенака-хан, повелитель Волков, Князь Теней. — В глазах старика вспыхнула гордость. — Великий хан, наследник Ульрика.
— Кажется, я слышал это имя, — сказал Чиен. Аста скрыл свой гнев за легкой улыбкой.
— Его слышали все — даже мягкобрюхие чиадзе. Но оставим это. Вы известны своим безверием — но я видел, как ты дерешься, Чиен-Цу. Видел, как ты убил Кубая и остальных. Ты искусен и скор.
— Ты нуждаешься в моем искусстве, отец?
— Я вижу, твоя мысль не уступает быстротой телу. Да, ты мне нужен. А я нужен тебе — и неизвестно еще, кто кому нужен больше.
— Не могу сказать, чтобы хоть как-то нуждался в тебе.
— Стало быть, ты знаешь, как пробраться в ханский дворец?
— Пока нет — но я найду способ.
— Нет, не найдешь. А вот я могу показать тебе путь, который ведет в самый тронный зал. Один ты не выйдешь оттуда живым — Обитатели Тьмы не пропустят тебя. Но я отдам тебе Джунгир-хана и позволю тебе осуществить свою месть.
— А что взамен, отец?
— Ты поможешь Призракам Грядущего.
— Я не понимаю. Объясни.
Аста-хан покачал головой:
— Сначала мы поедим. Я слышу, как урчит в животе у твоего слуги. Возьми свой лук и выйди из пещеры. Там ждет олень — убей его.
Чиен вышел. Старик сказал правду — у входа стояла дрожащая олениха с широко открытыми, немигающими глазами. Чиен прицелился в нее, постоял и вернулся в пещеру.
— Оши, возьми нож и убей оленя. Это не охота.
Аста-хан, раскачиваясь на корточках, издал громкий смешок.
— Расскажи мне о Тенаке-хане, — попросил Чиен, и старик посерьезнел.
— Он был для надиров и солнцем, и луной — но его проклятием была смешанная кровь. Наполовину дренай, наполовину надир, он позволил себе полюбить женщину. И добро бы он просто взял ее себе — нет, он отдал ей свою душу. Она умерла при родах дочери, Танаки, и унесла часть души хана с собой — не знаю куда, на небо или в ад. Он потерял вкус к жизни и позволил годам течь бесплодно. Его сын Джунгир отравил его. Вот тебе история Тенаки-хана. Что еще ты хочешь знать?
— Ты был его шаманом?
— Был и остаюсь. Я — Аста-хан. Это я возложил шлем Ульрика на его голову. Я был рядом с ним, когда он завоевывал дренаев и вагрийцев, когда он вторгся в Машрапур и Лентрию. Он осуществил наши мечты. Он не должен был умирать. Он должен был жить вечно, подобно богу!
— Чего же ты хочешь, Аста-хан? Большего, чем простая месть?
В глазах Асты вспыхнул огонь, и он отвернулся.
— Чего я хочу, тебя не касается. Довольно и того, что я помогаю осуществить твое желание.
— Сейчас я желал бы только одно: горячую ванну.
— Будь по-твоему, — сказал Аста, поднимаясь. — Пойдем со мной. — И он провел Чиена в глубину пещеры, где во впадину натекла сверху из трещины талая вода. Аста встал на колени, погрузил руку в воду, закрыл глаза и произнес три резких, непонятных Чиену слова. Вода забурлила, и над ней поднялся пар.
— Горячая ванна для благородного чиадзе, — сказал Аста и встал. — Что-нибудь еще?
— Молодую наложницу, которая читала бы мне стихи Лю-Цзяна.
— Придется удовольствоваться ванной, — сказал Аста и ушел.
Чиен разделся и окунулся в воду. Она оказалась горяча как раз в меру, хотя мгновение назад кипела. Ему вспомнилась история Хай-Чуэна, обвиненного в краже царской драгоценности. Хай-Чуэн не признал себя виновным и был приговорен к испытанию. Он должен был опустить руки в горшок с кипятком. В случае невиновности боги уберегли бы его, в случае виновности он обварил бы себе руки. Обвиняемый был родом горец и попросил судью провести испытание перед ликом самого Небесного Отца. Судья, тронутый его благочестием, дал согласие, и Хай-Чуэна препроводили на вершину большой горы. Вскипятили воду, Хай-Чуэн погрузил руки в котелок, и на них не осталось ни малейшего следа. Его освободили. Впоследствии он продал похищенную драгоценность и зажил, как принц. Чиен улыбнулся. Все дело было в высоте — в горах вода закипает, будучи гораздо менее горячей.
Понежившись немного в своей ванне, Чиен вышел и голым сел у огня.
Оши отрезал лучшие куски от паха оленихи, и в пещере стоял аромат жареного мяса.
— А теперь расскажи мне о Призраках Грядущего, — сказал Чиен.
Танаки посмотрела вслед всадникам и поднялась, подавив стон боли. Нетвердо держась на ногах, она расправила спину. К горлу подступила тошнота, но Танаки подавила ее усилием воли.
— Ты бы отдохнула, — сказал Киалл, протягивая руку, чтобы поддержать ее.
Она, не отвечая, склонилась вбок, осторожно напрягая мышцы бедер и талии. Потом подняла руки над головой, чтобы расслабить шею и плечи. Этим упражнениям научил ее когда-то отец. «Тело воина, — говорил он, — всегда должно быть гибким». Немного обретя уверенность, она повернулась на пятках и подпрыгнула, изогнувшись в воздухе. На землю она опустилась тяжело.
— Могу я тебе помочь? — спросил Киалл.
— Да. Вытяни руки. — Когда он сделал это, она подняла ногу и уперлась пяткой ему в ладони. Держась за щиколотку, Танаки наклонилась вперед, постояла так и переменила ногу. Потом сняла с себя одеяло и стала перед Киаллом нагая. Он покраснел и закашлялся. — Положи руки мне на плечи, — велела она, повернувшись к нему спиной, — и нажимай осторожно большими пальцами. Мягкие места пропускай, а узлы разминай.
— Я не умею, — сказал он, но все-таки взял ее за плечи. Она села на одеяло, а Киалл опустился на колени позади нее. Мышцы под гладкой белой кожей были сильными и твердыми.
— Спокойно, Киалл. Закрой глаза и ни о чем не думай. Пусть руки делают свое дело.
Его пальцы скользнули ниже, к лопаткам. Справа под кожу словно гальки насыпали. Киалл стал осторожно массировать мышцы, обретая уверенность по мере того как узелки размягчались.
— Хорошо, — сказала она. — У тебя добрые руки — они лечат.
Он почувствовал возбуждение и возненавидел себя за это. Нельзя относиться так к ней после того, что она испытала. Его руки утратили твердость, он встал и отошел прочь. Танаки снова завернулась в одеяло и легла. Боль немного утихла, но она знала, что никогда не забудет унижения, которое претерпела. Память об этих потных, вонючих скотах, об их лапах и о боли останется с ней навсегда. Передернувшись, она поднялась на ноги. Конь Киалла стоял неподалеку. Она оседлала его и села верхом.
