— Никто так не думает, — заверил Киалл. — Но я не знаю, как помочь тебе, Танаки. Я умею лечить ушибы, зашивать раны и заваривать травы от лихорадки — но с твоей болью я ничего не могу поделать.
— У меня ничего не болит. Я уже выздоровела.
— Не думаю. Каждую ночь ты мечешься и стонешь во сне. И часто кричишь, а то и плачешь. Мне больно видеть, как ты страдаешь.
Она внезапно рассмеялась и встала перед ним, уперев руки в бока.
— Знаю я, чего тебе хочется. Того же, что и той солдатне. Ну, признайся. Будь мужчиной! «Мне больно видеть, как ты страдаешь», — скажите на милость! Тебе на меня наплевать — да оно и понятно. Для тебя я всего лишь надирская сука, доступная всем.
— Это вовсе не так. Да, ты красива, и неудивительно, что всякий мужчина желает тебя. Но я твой друг, и ты мне очень дорога.
— Не нужно мне твоей жалости, — отрезала она. — Я не жеребенок со сломанной ногой и не слепой щенок.
— За что ты на меня так сердита? Если я сказал или сделал что-то, что огорчило тебя, прости меня.
Она хотела что-то сказать, но только испустила долгий вздох и снова опустилась на камень рядом с ним.
— Я не сержусь на тебя, Киалл. — Она закрыла глаза и сгорбилась, упершись локтями в колени. — Дело не в тебе. Просто я не могу от этого освободиться. Закрываю глаза и вижу перед собой их рожи, чувствую их руки, их... Каждый раз. Когда я сплю, они приходят ко мне. И мне кажется, будто мое спасение было сном, а вот это — явь. Я все время думаю об этом. Суть не в самом насилии и не в ударах, а... — Она умолкла, и Киалл не стал прерывать молчания. — Я не раз слышала о таких вещах, но этого нельзя понять, пока сама не испытаешь. И что еще хуже, этого нельзя объяснить. Двое этих мужчин служили раньше в дворцовой страже Ульрикана. Один из них носил меня на плечах, когда я была девочкой. Как он мог поступить так со мной? Как ему могло прийти такое желание? Мне кажется теперь, что мир я видела совсем не таким, как он есть, — будто у меня перед глазами висела паутинка, а теперь ее сорвали, и зло предстало передо мной во всей своей наготе. Всего несколько недель назад я видела желание во взгляде Гарокаса, и это мне льстило. Даже радовало. А теперь мне кажется, будто он смотрит на меня, как лиса на цыпленка, и это меня ужасает. — Она подняла глаза на Киалла. — Ты хоть что-нибудь в этом понимаешь?
— Все понимаю. — Он протянул к ней руку, но она отпрянула. — Страх обычно полезен, — мягко продолжил он. — Страх удерживает нас от сумасбродства и заставляет быть осторожными. Но Чареос говорит, что страх — это слуга, который норовит стать господином. Господство его ужасно, и мы всегда должны держать его в узде. Ты сильная, Танаки. Ты как сталь. Ты гордая. Возьми меня за руку.
— Не знаю, смогу ли я.
— Вспомни о женщине, которую я встретил в крепости. Она по-прежнему живет в тебе. Ты пострадала, но осталась все той же принцессой Танаки, дочерью Тенаки-хана. В тебе течет кровь великих людей.
Он снова протянул ей руку. Пальцы Танаки устремились к ней, замерли и сомкнулись в крепком пожатии.
На глазах у Танаки выступили слезы, и она приникла к Киаллу. Он обнял ее одной рукой, и некоторое время они сидели молча. Потом она отстранилась и спросила:
— Значит, мы друзья?
— На всю жизнь, — улыбнулся он.
Они вместе вернулись в лагерь. Чареос сидел там один, глядя на восточный небосклон. Казалось, он не замечал их.
— Как дела? — спросил, подойдя к нему, Киалл.
— Меня не надо утешать, — с кривой усмешкой ответил Чареос. — А вот ее — да. Ты молодец, что так печешься о ней.
— Ты шел за мной следом?
— Да, но надолго там не задержался. Она замечательная женщина, Киалл. Сильная и красивая.
— Я знаю, — смущенно сказал юноша.
— Если тебе нужен мой совет, то я сказал бы: увези ее отсюда. Возвращайтесь в Готир, женитесь и растите крепких сыновей.
— А ты?
— А я продолжу этот безумный поход.
— Да, я знаю, что ты не можешь остановиться теперь, — грустно сказал Киалл, — когда это стоило жизни трем твоим друзьям.
— Ты славный парень, Киалл. Смышленый и прозорливый.
— Лучше бы я никогда не просил тебя о помощи. Я говорю это искренне.
— Я знаю. Спокойного тебе сна, мой мальчик.
В последующие недели Танаки стала ловить себя на том, что постоянно наблюдает за Киаллом. Ей нравилась его робкая улыбка, нравилось, как он склоняет голову набок при разговоре. Других она все еще дичилась, но дружба Киалла помогала ей перебарывать страх. В долгие вечера она часто уходила в сторону и сидела, прислонясь спиной к дереву или камню, следя за мужчинами. Они почти не разговаривали, однако их движения говорили о многом. Бельцер — медведь, большой и неуклюжий, наполненный горечью, у которого нет слов. Но держится он уверенно и движется с быстротой, удивительной при его толщине. Чареос — волк, поджарый и хитрый, он всегда ищет окольные пути, всегда что-то обдумывает, всегда настороже. Гарокас — леопард, грациозный, но свирепый.
А Киалл?
Он самый сильный из них, достаточно твердый, чтобы быть ласковым, достаточно скромный, чтобы быть благоразумным. Его сила зиждется на любви к ближнему, а не на боевитости, как у других.
Но какого зверя он ей напоминает? Танаки закрыла глаза, погрузившись в воспоминания. Она снова была в холодном ульриканском дворце. Джунгир играл деревянными солдатиками, строя их в ряды, а она сидела на медвежьей шкуре, прижимаясь к Намеасу, огромному сторожевому псу. Его подарил Тенаке готирский регент, и он всегда сопровождал хана на охоту. Намеас был убийца по природе, и его страшные челюсти умели рвать и терзать, но с ней он всегда был ласков и постоянно поворачивал свою большую голову, чтобы лизнуть свернувшегося рядом ребенка.
Вот кто Киалл — большая сторожевая собака.
Часто Танаки подзывала Киалла к себе, и они допоздна засиживались за разговором. Он брал ее за руку, а звезды смотрели на них с небес.
Однажды, на третьей неделе путешествия, когда Танаки сидела одна, на нее упала тень. Она подумала, что это Киалл, и с улыбкой подняла глаза.
— Можно к тебе, принцесса? — спросил Гарокас, усаживаясь рядом.
Она глотнула и удержала улыбку на лице.
— Вот уж не думала, что ты поедешь с нами. Ты всегда казался мне человеком, который заботится только о себе.
— Ты права, как всегда, Танаки. Мне нужно не то, что им.
— Что же тебе нужно?
— А ты не знаешь? — Он хотел дотронуться до нее, но она отшатнулась, потемнев лицом. — В крепости ты была не столь робкой. И часто приглашала меня в свою постель холодными зимними вечерами.
— Это было тогда. — Она сидела напряженная, прислонившись спиной к дереву.
