— Я думал, что вы посланы в мир ради меня. Я знал, что у вас особая судьба, — потому-то и оставил вам жизнь, запятнав свою славную историю единственным поражением. — Он посмотрел на свет и вздохнул. — Ты прав, Чареос. Мое время прошло. Пусть дитя увидит небо.
Хан повернулся к орде демонов. Они расступились перед ним, и он пропал из виду.
Аста двинулся вперед, но Чареос загородил от негосвет.
Шаман, внезапно постаревший, с несчастным видом смотрел на Чареоса, растерянно моргая.
— Ты должен отдать дитя мне.
— Нет.
— Я не хочу его убивать. Да и не могу теперь, раз Тенака не дал мне своего благословения. Но у надиров должен быть хан. Разве ты сам не понимаешь? В этом ребенке течет кровь царей. Отдай мне его.
— Что ты можешь предложить взамен, Аста-хан?
— Средство против смертельного яда. Ты будешь жить.
— Ты не понял меня. Что ты можешь предложить ребенку?
— Свою жизнь. Я буду защищать его ценой своей жизни. Я научу его быть ханом.
— Тогда бери его.
Аста искренне удивился.
— Позволь мне увидеть его душу.
— Нет. Возвращайся в Бел-Азар и дай мне свое противоядие. Ты увидишь ребенка, когда он родится.
— Могу ли я доверять тебе, Чареос?
— Боюсь, что да.
Аста повернулся и исчез. Демоны снова обратились в туман, и ветер унес его в серое небо.
Герои Бел-Азара остались одни на вершине холма. Свет двух душ, разгораясь, тронул сухое дерево. Оно покрылось листвой, на нем распустились бело-розовые цветы, и лепестки, как снег, закружились вокруг огня.
15
Шестнадцать часов Чареос пролежал при смерти, едва дыша. Аста-хан сидел рядом с ним, вливал ему в рот дурно пахнущее зелье и растирал члены, облегчая приток крови. Чиен-Цу предложил свою помощь, но Аста отмахнулся.
— Будет ли из всего этого толк? — спросил Киалл Чиена.
— Я никогда еще не видел, чтобы человек так старался. Я почти что верю, что жизнь Чареоса ему не безразлична. Почти что.
Киалл вернулся в караульную, где Равенна уже родила близнецов, крепких и здоровых. И родильница, и не отходившая от нее Танаки спали. Киалл хотел уйти, но тут Танаки открыла глаза, улыбнулась устало, подошла к нему и обняла.
— Что же теперь? — спросила она.
— Будем ждать, что ответит регент.
Один из мальчиков расплакался. Танаки взяла его из корзинки, где он лежал вместе со своим братом, откинула одеяло и приложила его к груди Равенны. Крепко спящая мать даже не шелохнулась.
Танаки растерла спинку затихшего малютки и вернула его в колыбель. Второй проснулся, но не плакал. Танаки и его отнесла к Равенне, и он тоже насытился.
— Жаль, что Равенна — не женщина Чареоса, — сказал Танаки.
— Почему?
— Он мог бы сразиться за нее с Джунгир-ханом. Таков надирский обычай — хан не смог бы ему отказать. Тогда мы избежали бы войны.
— Я сам могу вызвать его, — сказал Киалл. Глаза Танаки наполнились страхом.
— И не думай даже! Я видела, как ты дерешься — ты и вполовину не столь искусен, как Джунгир. Он порубит тебя на куски.
— Но могу же я нанести удачный удар, — настаивал Киалл.
— Удача в твоих поединках не играет никакой роли. Выбрось это из головы!
Киалл задержался в дверях.
— Знаешь ли ты, что я тебя люблю?
— Знаю.
Он поднялся на стену к Салиде, Гарокасу и Чиен-Цу. Шаман по-прежнему сидел рядом с бесчувственным телом Чареоса.
— Думается мне, его сердце уже отказало, — сказал Га-рокас.
— Он уже немолод, — отозвался Салида, — но будем надеяться, он выдюжит.
Надиры зашевелились и начали седлать лошадей. Салида взглянул на небо — данный им срок истекал.
Всадник влетел в западные ворота и соскочил со взмыленного коня. Подбежав к Салиде, гонец вручил ему пергаментный свиток с печатью регента, оттиснутой в зеленом воске. Саяида отошел в сторону, снял боевые перчатки и вскрыл письмо. Громко потянув носом, он медленно прочел его, снова свернул и сунул за пояс.
Потом натянул перчатки и вернулся к остальным.
Надиры двинулись вперед с Джунгир-ханом во главе. Они остановились под самой стеной, и хан спросил, подняв голову:
— Получил ты свой ответ, капитан Салида?
— Получил, великий хан. Мне приказано удерживать эту крепость именем готирского народа и не допускать сюда никаких иноземных войск.
— Это война, — сказал Джунгир, обнажая меч.
— Подождите! — вскричал Киалл. — Могу ли я сказать слово, великий хан?
— Кто ты такой, мальчик?
— Я Киалл. Равенна была моей женщиной, ее украли из моей деревни. Мы были женихом и невестой. Я вызываю тебя, чтобы решить ее судьбу поединком.
Джунгир откинулся в седле, пристально глядя на Киалла темными глазами.
— Ты хочешь сразиться со мной сам?
— Это мое право, и у надиров так заведено.
Джунгир покосился на своих людей. Они все знали этот обычай, и хан чувствовал, что смелость юноши им по душе.
— Что будет, когда я одержу победу, кроме того, что я получу назад мою женщину?
— Я могу отвечать только за Равенну, великий хан.
— Хорошо. Спускайся сюда, и мы сразимся. И я обешаю убить тебя быстро, ибо ты следовал за своей женщиной, как подобает мужчине.
Надиры одобрительно загудели. Киалл спустился во двор. Аста-хан, слышавший все, подскочил к нему и схватил его за руку.
— Чего тебе? — спросил Киалл, стараясь освободиться.
— Послушай меня, дуралей, — тебе нет нужды умирать! Я помогу тебе в бою, если ты мне доверишься.
— Я не желаю никаких колдовских штучек.
— Их и не будет. Повтори только за мной то, что я скажу, — вот и все.
— Что я должен повторить? — пожал плечами Киалл.
— Одни заветные слова, которые обеспечат тебе помощь друга. Доверься мне, Киалл. Разве ты не видишь, что я на твоей стороне? Я борюсь за жизнь Чареоса — разве это ничего не значит? Я твой друг.
— Скажи свои слова.
Аста-хан закрыл глаза и произнес нараспев:
Мы надиры,
Вечно юные,
Кровью писаны,
Сталью пытаны,
