– Сомневаюсь, что смогу поступить в тот колледж, в который хочу, – сказала Блу. – Школьный консультант так не думает.
– А чего ты хочешь? – спросила Мора. – Не от колледжа. От жизни.
Блу сначала проглотила то, что собиралась сказать, поскольку была готова перейти от кризиса и слез к решениям и стабильности. Потом она произнесла – медленно и вдумчиво, чтобы сделать правду посильной:
– То, чего хотела всегда. Посмотреть мир. Сделать его лучше.
Мора, казалось, тоже осторожно подбирала слова.
– Ты уверена, что колледж – единственный способ это сделать?
Такого рода невозможный ответ дал бы Блу школьный консультант, изучив ее финансовое состояние и отметки. Да, она была уверена. Разве она могла изменить мир к лучшему, не выяснив сначала, как это сделать? Разве могла найти работу, которая позволила бы ей накопить денег на билет до Гаити, Индии или Словакии, не поступив в колледж?
Потом она вспомнила, что с ней разговаривает не школьный консультант, а собственная мать-ясновидящая.
– Что я делаю? – спросила Блу. – Что вы видите обо мне?
– Ты путешествуешь, – сказала Мора. – Меняешь мир.
– В твоих глазах деревья, – добавила Калла мягче обычного. – А в сердце звезды.
– Но как? – спросила Блу.
Мора вздохнула.
– Ганси ведь предлагал тебе помощь, не так ли?
Чтобы угадать это, не требовались пророческие способности – достаточно было минимальных знаний о характере Ганси. Блу сердито попыталась встать, но Джими ее не пустила.
– Я не собираюсь кататься за счет Ганси.
– Не надо так, – попросила Калла.
– Как?
– Не злись, – сказала Мора и добавила: – Я просто хочу, чтобы будущее представлялось тебе миром, где возможно всё.
Блу выпалила:
– Например, Ганси не умрет к апрелю? Я не убью своего любимого поцелуем? Это тоже возможно?
Мать долго молчала. Блу вдруг поняла, что наивно надеялась услышать от нее: «Нет, оба эти предсказания могут оказаться ошибкой, с Ганси всё будет в порядке». Но наконец Мора сказала:
– Жизнь не закончится после того, как он умрет. Тебе придется подумать, что ты будешь делать потом.
Блу уже не раз думала, что будет делать потом – именно поэтому у нее и случился кризис.
– Я, во всяком случае, не собираюсь его целовать, значит, он умрет не от этого.
– Я не верю в настоящую любовь, – сказала Орла. – Это концепция моногамного общества. А мы животные. Мы занимаемся любовью в кустах.
– Спасибо за ценное мнение, – произнесла Калла. – Давай позвоним судьбе Блу и расскажем ей об этом.
– Ты любишь его? – с любопытством спросила Мора.
– Лучше бы нет, – сказала Блу.
– У Ганси масса отрицательных качеств. Могу уточнить, если хочешь, – предложила мать.
– Я и так про них в курсе. Целиком и полностью. И вообще, это глупо. Настоящая любовь существует. Артемус был твоей настоящей любовью? А как насчет мистера Грея? Что, предыдущая любовь от этого как бы становится ненастоящей? Только один шанс – и всё?
Последний вопрос прозвучал с максимальной непочтительностью, но только потому, что он был самым болезненным. Блу была совершенно не готова принять смерть Ганси – и уж точно она не могла смириться с тем, что он будет мертвым, а она счастливо бросится в объятия другого мужчины, с которым пока еще даже не познакомилась. Она просто хотела и дальше оставаться с Ганси лучшими друзьями, а в один прекрасный день, возможно, познать его плотски. Это казалось вполне логичным желанием, и Блу как человек, который всю жизнь старался быть благоразумным, страшно расстроилась из-за того, что даже в этой небольшой просьбе ей было отказано.
– Я плохая мать. Я плохая ясновидящая, – сказала Мора. – Я не знаю ответа на эти вопросы. Мне очень жаль.
– Бедная девочка, – пробормотала Джими на ухо Блу. – М-м… как я рада, что ты не стала выше.
– Потому что много плакала, – сказала та.
Калла приподнялась, схватившись за палку для занавески, чтобы удержаться. Вода забурлила под ней. Она выругалась. Орла заслонила голову от потоков, лившихся с рубашки Каллы.
Калла сказала:
– Хватит плакать вместе. Пошли приготовим пирог.
10
Впятистах милях от Генриетты Ломоньер курил сигарету, сидя в салоне старого парома. Салон был некрасивым, сугубо утилитарным: грязные стеклянные окна в некрашеных железных рамах, всё холодное, как черная гавань, и пропахшее рыбой. От предыдущего дня рождения там остались праздничные украшения, но от времени и тусклого освещения они казались бесцветными и зловеще шуршали на сквозняке.
Глаза Ломоньера были устремлены на далекие огни Бостона. Но мысли Ломоньера устремлялись к Генриетте, штат Вирджиния.
– Первый шаг? – спросил Ломоньер.
– Не знаю, можно ли считать это конкретным действием, – заметил Ломоньер.
– Я бы хотел получить ответы, – сказал Ломоньер.
Тройняшки Ломоньер выглядели почти одинаково. Были легкие различия – у одного, например, были волосы чуть короче, другой обладал примечательной массивной челюстью. Но индивидуальность, которая проглядывала во внешности, они стерли многолетней практикой использования одной лишь фамилии. Посторонний знал, что разговаривает не с тем Ломоньером, которого видел во время предыдущего визита, но братья обращались друг к другу одинаково, поэтому и чужаку приходилось считать их одним лицом. По сути, не было никаких трех братьев Ломоньер. Был просто Ломоньер.
И сейчас Ломоньер сомневался.
– И как же ты намерен получить эти ответы?
– Один из нас туда съездит, – сказал Ломоньер, – и задаст вопросы.
«Туда» – то есть в Бэк-Бэй, к их старому сопернику Гринмантлу. А «задаст вопросы» означало «сделает что-нибудь неприятное в отместку за пять лет вреда». Ломоньер охотился за магическими артефактами с тех самых пор, как поселился в Бостоне, и мало кто составлял ему конкуренцию, пока не появился этот пижонистый выскочка Гринмантл. Продавцы сделались жадными, артефакты – дорогими. Пришлось прибегать к помощи наемной силы. Ломоньер полагал, что Колин Гринмантл и его жена Пайпер насмотрелись фильмов про гангстеров.
Но теперь Колин выказал некоторую слабость, отступив из Генриетты, которую долго удерживал за собой. Он приехал один. Пайпер не было.
Ломоньер хотел понять, что это значит.
– Я не возражаю, – сказал Ломоньер, выдув облако сигаретного дыма.
Его настойчивое желание курить не позволяло двум остальным бросить – предлог, которым они все охотно пользовались.
– А я возражаю, – сказал Ломоньер. – Не хочу лишней грязи. И этот его наемник – жуткий мужик.
