День продолжался.
– А это что? – спросила вторая гадалка.
На съезде с магистрали показался мираж, но когда они вгляделись повнимательнее, оказалось, что это обыкновенный человек, ведущий себя как-то необыкновенно. Он – она – шагала в их сторону прямо посреди шоссе, держа в одной руке до отказа набитую сумку в форме бабочки. На ней были старомодные высокие сапоги на шнуровке, которые заканчивались выше того места, где начинался подол причудливого платья. Ее волосы представляли собой светлое пенное облако, а кожа была белой, как мел. Не считая черных глаз, эта женщина была такой же бледной, насколько стоявшая рядом с Морой ясновидящая была темной.
Мора и вторая ясновидящая наблюдали, как третья женщина поднимается по шоссе, явно не беспокоясь о возможном появлении автомобилей.
Когда бледная молодая особа почти поравнялась с ними, из-за поворота выехал старенький «Кадиллак». У женщины было много времени, чтобы отпрыгнуть с дороги, но она этого не сделала. Она остановилась и подтянула молнию на сумке-бабочке. Тормоза «Кадиллака» оглушительно завизжали. Машина затормозила в нескольких сантиметрах от незнакомки.
Персефона взглянула на Мору и Каллу.
– Полагаю, – сказала она, – сейчас мы узнаем, что эта дама готова нас подвезти.
Прошло двадцать лет со дня той встречи в Западной Вирджинии. Мора по-прежнему оставалась категоричной, но одаренной ясновидящей с явной склонностью принимать неверные решения. Но за минувшие годы она постепенно привыкла быть частью нераздельной трехголовой сущности, которая принимала решения сообща. Они позволили себе надеяться, что так будет всегда.
Было намного труднее вникать в суть вещей без Персефоны.
– Что-нибудь нашла? – спросил мистер Грей.
– Сделай еще кружок, – ответила Мора.
Они ехали обратно через Генриетту, а огни магазинов мигали в такт незримой силовой линии. Дождь прекратился, но настали сумерки, и мистер Грей включил фары, прежде чем вновь переплестись пальцами с Морой. Он сидел за рулем, пока Мора пыталась кристаллизовать какое-то предчувствие, всё отчетливее напоминающее о себе. Оно появилось утром, когда она проснулась – зловещее ощущение, какое бывает у человека, очнувшегося после дурного сна. И вместо того чтобы угаснуть с течением времени, оно лишь усиливалось и указывало на Блу, на Фокс-Вэй, на подползающую тьму, которая напоминала обморок.
А еще у Моры болел глаз.
Она занималась своим делом достаточно долго и знала, что это нормально. Просто у какого-то другого человека на каком-то отрезке времени болел глаз, а Мора просто поймала ту же волну. Это раздражало ее, но не требовало действий. А вот предчувствие – требовало. Проблема с разгадыванием дурных ощущений заключается в том, что всегда трудно понять, стремишься ли ты в направлении проблемы, чтобы разрешить ее или чтобы создать. Было бы гораздо проще, будь их по-прежнему трое. Обычно Мора начинала проект, Калла придавала ему осязаемую форму, а Персефона запускала в эфир. Когда остались только двое, всё шло не так, как раньше.
– Еще круг, – велела Мора мистеру Грею.
Она чувствовала, как он раздумывал, сидя за рулем. Поэзия и герои, романтика и смерть. Какие-то стихи про феникса. Мистер Грей был худшим решением в ее жизни, но Мора упорно принимала его раз за разом.
– Ты не возражаешь, если я поговорю? – спросил он. – Тебе это не помешает?
– Мне всё равно не везет. Так что валяй. О чем ты думаешь? О птицах, восстающих из пепла?
Он посмотрел на нее и оценивающе кивнул. Мора хитро улыбнулась. Это был всего-навсего салонный трюк, самое легкое из того, что она умела – выхватить случайную мысль из незащищенного сочувствующего ума. Но всё равно было приятно, что ее оценили.
– Я много думал об Адаме Пэррише и его веселых молодцах, – признал мистер Грей. – И об опасном мире, в который они вступают.
– Странная формулировка. Я бы сказала – Ричард Ганси и его веселые молодцы.
Мистер Грей слегка наклонил голову, как бы желая взглянуть на это с чужой точки зрения, пусть даже он ее и не разделял.
– Я думал о том, сколько опасностей досталось им в наследство. Когда Колин Гринмантл уехал из Генриетты, здесь не стало спокойнее. Здесь стало опаснее.
– Потому что до сих пор он удерживал на расстоянии остальных.
– Именно.
– И теперь ты думаешь, что остальные приедут, пусть даже в Генриетте никто ничего не продает? Но что же их в таком случае привлечет?
Мистер Грей указал на гудящий светофор возле здания суда. Над ним скользнули три тени; Мора не видела, чтó их отбрасывало.
– Генриетта – такое место, которое даже на расстоянии кажется сверхъестественным. Она вечно будет притягивать людей, которые занимаются этими делами, ищут разные вещи, которые могут быть причиной или следствием…
– И для веселых молодцов это опасно, поскольку приезжая публика может действительно найти что-нибудь? Кабесуотер?
Мистер Грей вновь наклонил голову.
– Угу. И ферму Линчей. Я и своего участия не забываю.
Мора тоже.
– Ты не можешь его отменить.
– Да. Но… – возникшая в разговоре пауза свидетельствовала о том, что Серый Человек заново отрастил себе сердце. Как жаль, что ростку приходилось пробиваться в той самой выжженной земле, которая его некогда погубила. Последствия, как выражалась Калла, были херовыми.
– Какое будущее ты видишь для меня? Я останусь здесь?
Мора не ответила, и Серый Человек спросил:
– Я умру?
Она убрала руку.
– Ты действительно желаешь знать?
– Simle þreora sum þinga gehwylce, ær his tid aga, to tweon weorþeð; adloþþeyldo oþþe ecghete fægum fromweardum feorh oðþringeð… – Он вздохнул, и это сказало Море о его душевном состоянии больше, чем непереведенные строки древнеанглийской поэзии. – Проще отличить героя от негодяя, когда на кону стоят только жизнь и смерть. Если речь о том, что в промежутке становится сложнее.
– Так живет другая половина человечества, – заметила Мора.
И, охваченная внезапной ясностью, начертила в воздухе состоящий из нескольких петель символ.
– У какой компании такой логотип?
– Дисней?
– Ха.
– «Тревон-Басс». Это неподалеку.
– И рядом, кажется, молочная ферма?
– Да, – ответил Серый Человек.
Он ловко, хотя и незаконно развернулся. Через несколько минут они миновали вылинявший бетонный монолит фабрики «Тревон-Басс», затем свернули на проселок и наконец покатили по дороге, огороженной дощатым забором. Мора чувствовала, что всё делает правильно. Как будто она нащупала приятное воспоминание и убедилась, что оно осталось прежним.
