Блу с некоторым облегчением подняла руку, и они стукнулись кулаками.
– Царапина на роговице, – произнесла Мора.
Ее деловитый бесстрастный тон выдавал тревогу гораздо более явно, чем выдали бы слезы.
– Выписали антибиотик. Всё будет нормально.
Она взглянула на Девочку-Сироту. Девочка-Сирота взглянула на нее. Как и у Ронана, ее внимательный взгляд содержал нечто среднее между мрачным упрямством и агрессией, но в исполнении маленькой девочки в резиновых сапогах эффект выходил чуть более зловещим. Мора как будто хотела что-то спросить, но вместо этого подошла к медсестре, чтобы расплатиться за прием.
– Слушайте, – негромко сказал Ганси. – Я должен кое-что сказать. Сейчас не лучшее время, но я… я долго ждал подходящего момента, и теперь постоянно думаю, что, если бы сегодня случилась беда, я, возможно, так и не дождался бы. Поэтому слушайте: я не имею права требовать от вас честности, если сам не буду откровенен.
Он собрался с духом. Адам увидел, как взгляд Ганси упал на Блу. Возможно, Ганси пытался угадать, понимает она или нет, что он собирался сказать. И стоит ли ему это говорить. Он прикоснулся большим пальцем к нижней губе, спохватился и опустил руку.
– Мы с Блу встречаемся, – произнес он. – Не хочу ранить ничьи чувства, но я намерен и дальше с ней встречаться. Я больше не желаю таиться. Это не дает мне покоя, и в тех случаях, когда нужно стоять и смотреть на Блу с израненным лицом, и притворяться, что…
Он заставил себя остановиться и замолчать. Настала такая тишина, что никто не смел издать ни звука. Затем Ганси закончил:
– Я не имею права требовать от вас того, чего не делаю сам. Простите меня за лицемерие.
Адам никогда не верил, что Ганси признает свои отношения столь подчеркнуто, и теперь, когда его признание повисло в воздухе, это оказалось очень неприятно. Не было никакой радости в том, что Ганси стоял тут такой несчастный, не было никакого удовлетворения в том, что Ганси и Блу, по сути, просили позволения и дальше встречаться. Адам жалел, что они просто не сказали ему правду раньше; тогда до этого бы вообще не дошло.
Ронан поднял бровь.
Блу крепко сжала кулаки.
Ганси больше ничего не добавил – он ждал приговора и не сводил неуверенного взгляда с Адама. Он был потрепанной тенью себя прежнего, и Адам не мог понять, то ли Ганси правда изменился, то ли просто становился тем, кем был когда-то давно. Адам порылся в памяти, припоминая всё, что ему хотелось бы услышать сейчас от Ганси, но ничего не нашел. Всё это время он желал уважения – и он его получил, пускай и с запозданием.
– Спасибо, – проговорил Адам. – Спасибо, что наконец сказал нам.
Он имел в виду – «сказал мне». Ганси понял это, он чуть заметно кивнул. Блу и Адам переглянулись. Она прикусила губу, он приподнял плечо. Оба извинялись.
– Отлично. Я рад, что мы всё расставили на места, – приподнятым тоном произнес Ганси.
Раньше Адам счел бы эти легкомысленные слова невыносимыми, он решил бы, что Ганси несерьезен. Но теперь он знал, что всё как раз наоборот. Когда речь заходила о чем-то большом и личном, Ганси искал прибежища в бодрой вежливости. Она казалась такой неуместной в этой приемной, этой бурной ночью, что по-настоящему выбивала из колеи, особенно в сочетании с замешательством на лице Ганси.
Блу взяла его за руку.
Адам обрадовался этому.
– Фу, – сказал Ронан совсем по-детски.
Но Ганси ответил:
– Твое мнение очень ценно для нас, Ронан, – и вновь обрел нормальный вид, и Адам понял, как ловко Ронан ослабил напряжение.
Они все вновь смогли вздохнуть.
Мора вернулась к ним. У Адама появилось отчетливое впечатление, что она медлила нарочно, давая им время. Мора достала ключи от машины и сказала:
– Поехали. В больницах мне как-то не по себе.
Адам протянул руку, и они с Ганси стукнулись костяшками.
Шутки закончились. Настало время истины.
28
Взависимости от того, с чего начать, речь в этой истории шла о Диклане Линче.
Трудно было в это поверить, но он не родился на свет параноиком.
И, кроме того, разве это паранойя, если ты, возможно, прав?
Осторожность. Вот как это называется, когда кто-то действительно собирается тебя убить. Диклан вырос осторожным, а не параноиком.
Он родился доверчивым и податливым, но многое усвоил. Он научился подозревать людей, которые спрашивали: «Где ты живешь?» Научился разговаривать с отцом только по одноразовым телефонам, которые можно купить на заправке. Научился не доверять никому, кто говорил, что недостойно мечтать о старинном доме в городе греха, о спальне с тигровой шкурой на полу, о ящике, полном заманчиво поблескивающих бутылок дорогого вина, о немецкой машине, которая умнее своего владельца. Он узнал, что ложь опасна лишь в том случае, если иногда ты говоришь правду.
Старший и самый естественный сын Ниалла Линча стоял в своем доме в городе Александрия, штат Вирджиния, прислонившись лбом к стеклу, и смотрел на тихую утреннюю улицу. Урча, начали появляться первые машины, квартал только-только просыпался.
Диклан держал в руке мобильник. Телефон звонил.
Он был массивнее, чем рабочий телефон, которым Диклан пользовался во время практики у Марка Рэндалла, прирожденного политика и сущего убийцы на поле для гольфа. Для дел, связанных с отцом, Диклан намеренно выбрал модель иной формы. Он не хотел, роясь в сумке, случайно схватить не тот мобильник. Не хотел, нащупав его на тумбочке посреди ночи, заговорить запросто не с тем человеком. Не хотел дать Эшли неправильный телефон. Всё, что он мог сделать – это напомнить себе, что паранойя, точнее осторожность, когда речь шла о делах Ниалла Линча, не бывала лишней.
Но этот телефон не звонил уже несколько недель. Диклан думал, что наконец всё закончилось.
И вот он зазвонил.
Диклан долго спорил сам с собой, что опаснее – ответить или проигнорировать звонок.
Потом он напомнил себе, что он уже не Диклан Линч – выскочка, старающийся втереться в доверие, а Диклан Линч – сын Ниалла Линча и обладатель стальной хватки.
Телефон звонил. Диклан ответил.
– Линч слушает.
– Считайте, что я звоню из вежливости, – сказал голос в трубке.
На заднем плане играла музыка – завывал какой-то струнный инструмент.
Какая-то тонкая и злая жилка натягивалась и ослабевала на шее у Диклана.
Он сказал:
– Не думайте, что я поверю, будто другой причины нет.
– Ничего подобного я и не думаю, – ответил голос на другом конце.
Он звучал отрывисто и чуть насмешливо, с акцентом, обязательно в сопровождении какой-нибудь музыки. Диклан знал свою собеседницу только как Сондок. Она покупала мало артефактов, но когда покупала, то без особых страстей. Условия были ясные: Диклан выставлял магической предмет, Сондок предлагала цену, он передавал артефакт, и они расставались до следующего раза. Диклану ни разу не показалось, что его могут по чьему-то капризу запихнуть в багажник машины, и, лежа там, он будет слушать, как убивают Ниалла. Или что на него наденут наручники и заставят смотреть, как обшаривают родительское гнездо. Или что изобьют до бесчувствия и оставят полумертвым в комнате школьного общежития.
