– Нет, – сказал Ронан. – Нет, нет, не нужно.
Он уже почти вылез из машины – мертвые листья затрещали у него под ногами.
– Ронан, подожди!
Ронан не желал ждать.
– Ронан! Незадолго до смерти – когда мы с ним вместе были во дворе – папа рассказал мне про тебя.
Это было чертовски несправедливо.
Чертовски несправедливо, потому что ничто иное не помешало бы Ронану уйти.
Чертовски несправедливо, потому что Диклан это знал – он предвидел, что Ронан попытается уйти, и держал наготове оружие, редкое блюдо из истощившейся кладовой.
Ноги Ронана прикипели к асфальту. Атмосферное электричество потрескивало под кожей. Он не знал, на что злится сильнее – на то, что Диклан в точности знал, как накинуть ему петлю на шею, или на самого себя, за неспособность выскользнуть из удавки.
– Про меня, – эхом отозвался Ронан наконец как можно более мертвым голосом.
Брат не ответил. Он просто ждал.
Ронан снова залез в машину и хлопнул дверью. Он открыл ее и хлопнул еще раз. Открыл в третий раз и хлопнул опять, прежде чем прислониться затылком к изголовью сиденья и уставиться на бурные облака в ветровом стекле.
– Ты закончил? – поинтересовался Диклан.
Он взглянул на Мэтью, но младший Линч продолжал тактично играть в телефоне.
– Я закончил уже несколько месяцев назад, – ответил Ронан. – Если ты врешь…
– Я слишком сердился, чтобы сказать тебе раньше.
И Диклан совершенно другим тоном добавил:
– Ты будешь молчать?
И это тоже был нечестный удар, потому что именно так обычно говорил отец, когда собирался рассказать им какую-нибудь историю. Ронан уже приготовился слушать; это заставило его прислониться головой к стеклу и закрыть глаза.
Диклан во многом отличался от отца, но, как и Ниалл Линч, умел рассказывать истории. В конце концов, сказка очень похожа на ложь, а Диклан был превосходным лжецом. Он начал:
– Жил когда-то один ирландский герой – давным-давно, когда в Ирландии были не столько люди и города, сколько земля и магия. У этого героя было имя, но я открою его тебе лишь в самом конце. Он был героем-богом, страшным, мудрым и безудержным. Он приобрел копье – это история о копье, – которое жаждало крови и больше ничего. Тот, кто владел этим копьем, главенствовал на поле боя, потому что никто не мог устоять против его смертоубийственной магии. Оно столь ненасытно жаждало крови, что его приходилось накрывать, чтобы лишить зрения и остановить бойню. Только слепота заставляла волшебное копье успокоиться.
Диклан сделал паузу, вздохнул, как будто ощутил тяжесть рассказываемой истории, и ему требовалось сделать передышку, чтобы собраться с силами. Действительно, воспоминание об этом ритуале было достаточно тяжелым. Ронан путался в полуразмытых образах – отец, сидящий в изголовье кровати Мэтью, братья, привалившиеся друг к другу на подушке, мать, устроившаяся на старом стуле, на который больше никто не садился. Она тоже любила эти истории – особенно те, где речь шла о ней.
В следующую секунду послышался звук, похожий на стук ногтей по крыше машины; по ветровому стеклу скользнули сухие листья. Ронан вспомнил о когтях своего ночного ужаса и задумался, вернулся ли тот уже в Амбары.
Диклан продолжал:
– Когда с копья снимали ткань, оно не задумывалось, кто находился перед ним: возлюбленная героя, его родственники или друзья… оно убивало всех подряд. В первую очередь оно умело убивать – и именно это и делало.
Мэтью на заднем сиденье драматически ахнул, слегка разрядив атмосферу. Он, как и Бензопила, не выносил, когда Ронан расстраивался.
– Это было прекрасное оружие, созданное для боя, и больше ни для чего, – продолжал Диклан. – Герой, защитник острова, пытался использовать свое копье в благих целях. Но оно пронзало врагов и друзей, преступников и возлюбленных, и герой понял, что упрямое копье нужно спрятать.
Ронан сердито дернул кожаные шнурки у себя на запястье. Он вспомнил сон, который видел всего несколько дней назад.
– Ты, кажется, сказал, что это история про меня.
– Папа объяснил, что копье – это он, – произнес Диклан и посмотрел на Ронана. – И он попросил меня убедиться, что Ронан – имя героя, а не еще одного копья.
Эти слова повисли в воздухе.
Для стороннего наблюдателя трое братьев Линч казались совершенно не похожими: Диклан, скользкий политик, Ронан, слон в посудной лавке, и Мэтью, солнечное дитя.
Но изнутри братья Линч были на удивление похожи. Они все любили машины, себя и друг друга.
– Я знаю, что ты сновидец, как и он, – негромко сказал Диклан. – Я знаю, ты это хорошо умеешь. Знаю, что бессмысленно просить тебя перестать. Но папа не хотел, чтобы ты был одинок, как он. Чтобы ты стал таким, каким он сделал себя.
Ронан всё туже и туже закручивал кожаные шнурки.
– Ясно, – наконец сказал Мэтью. Он негромко рассмеялся и добавил: – Ну надо же.
– Почему ты говоришь мне об этом теперь? – наконец спросил Ронан.
– Я слышал, что здесь, в Генриетте, скоро должно случиться нечто очень серьезное, – ответил Диклан.
– От кого?
– Что?
– От кого ты это слышал?
Диклан тяжело взглянул на брата.
– Откуда они узнали, как позвонить тебе?
Диклан ответил:
– Ты правда думаешь, что папа один этим занимался?
Ронан так думал, но ничего не сказал.
– Почему, ты думаешь, я поехал в Вашингтон?
Ронан думал, что Диклан уехал туда заниматься политикой, но это, очевидно, был неправильный ответ, поэтому он не стал открывать рот.
– Мэтью, надень наушники, – велел Диклан.
– Я их не взял.
– Тогда притворись, что ты в наушниках, – посоветовал Ронан.
Он сделал радио чуть погромче.
– Я хочу, чтобы ты дал мне прямой ответ, – сказал Диклан. – Ты вообще думаешь поступать в колледж?
– Нет.
Было приятно и страшно сказать это вслух – кнопка нажата, взрыв грянет через секунду. Ронан обернулся в поисках трупов.
Диклан покачнулся; пуля, во всяком случае, слегка коснулась какого-то жизненно важного органа. С некоторым усилием он остановил артериальное кровотечение.
– Да. Я так и думал. Значит, ты именно так представляешь свою карьеру?
На самом деле Ронан хотел не этого. Хотя он мечтал свободно грезить и жить в Амбарах, сны были нужны ему не для того, чтобы жить в Амбарах. Он хотел, чтобы его оставили в покое и дали восстановить ферму, хотел пробудить отцовские стада от волшебного сна, населить поля новыми животными, которых можно будет есть и продавать, превратить самое дальнее поле в гоночный трек и носиться по нему кругами. Для Ронана это был романтический идеал, которого он очень желал достичь. Впрочем, он не знал в точности, как объяснить это брату убедительно и непринужденно, поэтому Ронан сказал просто и недружелюбно:
