– Это нормально, – подтвердила Блу.
И в улыбке Генри появилось что-то еще. Искреннее, счастливое, но также и нечто большее, для которого не существовало слов. Он убрал телефон в карман.
– Хорошо, хорошо. На горизонте чисто, и мне пора. До завтра.
39
В ту ночь Ронан не грезил.
После того как Ганси и Блу уехали из Амбаров, он прислонился к столбу на крыльце и стал смотреть на светлячков, мигающих в морозной тьме. Он был так беззащитен и наэлектризован, что ему даже не верилось, что он бодрствовал. В норме требовался сон, чтобы превратить Ронана в сплошную обнаженную энергию. Но это был не сон. Это были его жизнь, его дом, его ночь.
Через несколько секунд он услышал, как за спиной открылась дверь. К нему присоединился Адам. Они молча смотрели на танцующие огоньки в поле. Было нетрудно понять, что Адам напряженно работал над собственными мыслями. Слова то и дело поднимались из недр души Ронана и лопались, не успев сорваться с губ. Ему казалось, что он уже задал вопрос; он не мог дать и ответ.
На опушке рощи появились три оленя – на самой границе света, которую отбрасывал фонарь на крыльце. Один из них был очаровательный светлый самец, чьи рога напоминали то ли ветви, то ли корни. Он наблюдал за людьми, они наблюдали за ним, а потом Ронан не выдержал:
– Адам?
Поцелуй Адама – это были все мили, на которые Ронан когда-либо превышал ограничение скорости. Все опущенные в машине окна, все ночные поездки, от которых кожа покрывалась мурашками, а зубы стучали от холода. Это были ребра Адама под рукой Ронана, и губы Адама на его губах, снова, снова и снова, и прикосновение щетины, а потом Ронану пришлось остановиться, чтобы отдышаться и перезапустить сердце. Оба чувствовали себя изголодавшимися животными, но Адам голодал дольше.
В доме они притворились, что спят, но они не спали. Они растянулись на кушетке в гостиной, и Адам изучал татуировку, покрывавшую спину Ронана – сплошь острые углы, которые чудесным и пугающим образом загибались, вонзаясь друг в друга.
– Unguibus et rostro, – произнес Адам.
Ронан вложил его пальцы себе в рот.
Он больше не спал.
40
Вту ночь демон бодрствовал.
Пока Пайпер Гринмантл беспокойно спала, видя во сне предстоящий аукцион и свою растущую славу среди специалистов по магическим артефактам, демон занимался уничтожением.
Он уничтожал физические точки Кабесуотера – деревья, животных, папоротники, реки, камни, – но также истреблял и саму идею леса. Воспоминания, застрявшие в рощах, песни, которые можно сложить только ночью, ползучую эйфорию, которая наплывала и отступала вблизи одного из водопадов. Всё, что приснили здесь, демон развоплощал.
Последним он собирался развоплотить сновидца.
Сновидец будет сопротивляться.
Они всегда сопротивляются.
Пока демон разъединял и уничтожал, он регулярно сталкивался с нитями собственной истории, которые пробивались сквозь подлесок. Истории своего происхождения. Это плодородное место, богато насыщенное энергией силовой линии, годилось не только для выращивания деревьев и королей. Еще оно помогало расти демонам, если пролить достаточно дурной крови.
Здесь пролилось более чем достаточно дурной крови для того, чтобы создать демона.
Мало что ему мешало. Он был естественным врагом этого леса, и то единственное, что могло остановить демона, еще никому не приходило в голову. Только самые старые из деревьев пытались бороться, поскольку они одни помнили, как это делать. Медленно и методично демон раздирал их изнутри. Черный сок катился по гниющим ветвям. Они падали к подножию стволов и рассыпались в прах.
Одно дерево сопротивлялось дольше других. Оно, точнее, она была старше всех, и видела этого демона раньше, и знала, что иногда речь не о том, чтобы спасти себя, а о том, чтобы продержаться как можно дольше, пока кто-нибудь не придет на помощь. Поэтому она держалась, и тянулась к звездам, даже когда ее корни вырвали из земли, и держалась, и пела другим деревьям, даже когда стал гнить ее ствол, и держалась, и грезила о небе, даже когда ее развоплотили.
Другие деревья застонали. Если она погибла, кто в силах устоять?
Демон не спал.
41
Взависимости от того, с чего начать, речь в этой истории шла о Гвенллиан.
На рассвете она проснулась с воплем.
– Вставай! – крикнула она себе, выскакивая из постели.
Ее волосы ударились о низкий потолок чердака, потом она стукнулась головой и прижала ладонь к макушке. Снаружи было тускло и серо – раннее утро, – но Гвенллиан щелкала выключателями, дергала за шнуры и крутила регуляторы, пока не зажгла все лампы в доме. Тени качались туда-сюда.
– Вставай! – повторила она. – Матушка, матушка!
Сны продолжали липнуть к ней – деревья таяли, превращаясь в черную массу, демоны шипели, занимаясь разрушением; Гвенллиан замахала руками вокруг себя, чтобы сбросить паутину с волос и ушей. Она натянула платье, потом вторую юбку, сапоги, свитер, она нуждалась в броне. Затем Гвенллиан прошла между картами, которые оставила разбросанными на полу, и травами, которые сожгла перед медитацией, и направилась прямо к двум зеркалам, оставленным здесь, на чердаке, ее предшественница. Нив, Нив, прелестная Нив. Гвенллиан узнала бы ее имя, даже если бы остальные ей не сказали, потому что зеркала постоянно нашептывали его, пели, шипели. Они признавались в любви и ненависти. Они осуждали Нив и восхищались ею. Возносили и сбрасывали с высоты. Нив, Нив, ненавистная Нив, которая желала, чтобы весь мир уважал ее, и была готова ради этого на всё. Нив, Нив, прелестная Нив, которая в конце концов перестала уважать сама себя.
Два трюмо стояли лицом друг к другу, бесконечно отражая отражение. Нив проводила какой-то замысловатый ритуал, чтобы убедиться, что они заключают в себе все возможности, которые она могла вообразить, и еще некоторые дополнительные, и в конце концов одна из этих возможностей ее и сожрала. Настоящее колдовство – так сказали бы женщины в замке Сихарт. Их всех бы отправили в лес.
Гвенллиан встала между зеркалами. Магия тянула ее и завывала. Стекло не предназначалось для того, чтобы отражать столько времен сразу, и большинство людей не годились для того, чтобы вместить столько возможностей сразу. Впрочем, Гвенллиан была просто еще одним зеркалом, поэтому магия безвредно отскакивала от нее, пока она стояла, прижав ладони к обоим зеркалам. Она потянулась ко всем возможностям и оглянулась, перескакивая от одной ложной истины к другой.
– Матушка, матушка, – вслух произнесла Гвенллиан.
Ее беспорядочные мысли искажались, если она не произносила их сразу вслух.
И там возникла ее мать – в реальном настоящем, в текущей возможности, в той жизни, где сама Нив была мертва. Лес, который уничтожали, и мать Гвенллиан, которая гибла вместе с ним.
