– Теперь куда? – спросил Ганси.
Они ехали в никуда, в обыденность, в ту жизнь, которую Ганси уже прожил.
Генри ответил не сразу – он сидел, склонив голову над телефоном. Ганси хотелось нажать на газ, но в этом не было никакого смысла, если они ехали не в ту сторону.
– Генри.
– Извини, извини. Давай! Жми и сверни вправо, когда сможешь.
Ганси сделал, как было велено, с такой энергией, что Генри ухватился за потолок, чтобы удержать равновесие.
– Ух, – сказал он.
А потом вдруг снова появились вороны – стая кружилась и собиралась над деревьями, абсолютно черная на фоне темно-фиолетового неба. Генри в безмолвном восторге стукнул по потолку. Машина выехала на широкое четырехполосное шоссе, которое в обе стороны было пустым. Ганси только начал опять набирать скорость, как вороны закружились, превращаясь в птичье торнадо, несомое вверх незримым воздушным потоком, и внезапно сменили курс. Фары осветили табличку – знак чьей-то частной собственности – в конце подъездной дорожки.
– Туда. Туда! – крикнул Генри. – Стой!
Он был прав. Птицы повернули. Ганси пролетел мимо. Он посмотрел вперед – никакого разворота вблизи видно не было.
Он не потеряет птиц из виду. Не потеряет. Опустив окно, Ганси выглянул, чтобы убедиться, что ночная дорога у него за спиной по-прежнему черна, затем втянул голову обратно и развернулся. Передача радостно взвыла.
– Отлично, – сказал Генри.
Машина покатила вверх по крутому склону. Ганси даже не сбавил хода, когда подумал, что кто-то может оказаться дома. Стояла ночь, он в этой дорогой машине наверняка бросался в глаза, а перед ним был частный уголок старомодного мира. Но неважно. Он придумает, что сказать хозяевам, если до этого дойдет. Он не потеряет воронов. Только не сегодня.
Фары озарили запущенную роскошь: декоративные камни, похожие на гигантские зубы, по обе стороны подъездной аллеи, растущая между ними трава, забор с одной покосившейся доской, потрескавшийся асфальт, который тошнило сухими сорняками.
Ощущение поехавшего времени стало теперь еще сильнее. Ганси был здесь когда-то. Он уже приезжал сюда, жил этой жизнью раньше.
– Ну и место, чувак, – сказал Генри, вытягивая шею и пытаясь что-то рассмотреть. – Похоже на музей.
Подъездная аллея шла вверх, пока не поднялась выше деревьев. На холме она заканчивалась огромным кругом, за которым виднелась мрачная громада дома. Нет, не дома. Ганси, который вырос в особняке, хорошо знал, как они выглядят. Этот особняк был намного больше нынешнего дома Ганси-старших – его украшали колонны, веранды на крыше, портики, оранжереи. Огромный массив кирпича и кремового камня. Впрочем, в отличие от родительского обиталища, высаженный вдоль стен самшит здесь заглушили разросшиеся тонкие акации, а плющ сполз с кирпичных стен на лестницу, ведущую к парадной двери. Розовые кусты стали неровными и безобразными.
– Не очень-то привлекательно снаружи, – заметил Генри. – Тут нужен хороший ремонт. Однако здесь можно было бы устроить клевую зомби-вечеринку.
Машина медленно ехала по кругу, а вороны наблюдали за ней с крыши и с перил. Ощущение дежавю охватило Ганси, совсем как тогда, когда он смотрел на Ноя и видел одновременно живого человека и мертвеца.
Ганси задумчиво коснулся нижней губы.
– Я уже был здесь.
Генри уставился на воронов. Те, не двигаясь с места, уставились на него. Они ждали.
– Когда?
– Когда я умер.
52
Ронан еще до того, как заснуть, знал, что Кабесуотер будет нестерпим, но не сознавал, до какой степени.
Страшнее всего были не виды, а эмоции. Демон по-прежнему разрушал деревья, землю и небо, но также он истреблял и ощущение леса, то, что делало сон сном, даже без конкретных пейзажей. И теперь это были виноватые вдохи, которые всасываешь после легкой лжи. Ощущение, как что-то обрывается в животе, когда находишь труп. Грызущее подозрение, что ты никому не нужен, что от тебя слишком много проблем, что тебе гораздо лучше умереть. Стыд, когда желаешь чего-то недолжного; неприятный трепет оттого, что ты чуть не погиб. Это было всё сразу, одновременно.
Кошмары Ронана обычно включали в себя только одну-две неприятности. В них редко бывало всё перечисленное сразу. Так случалось, только когда они хотели его убить.
Разница заключалась в том, что раньше Ронан был в них один. Теперь в мире бодрствующих его поддерживали Мора и Калла – Калла сидела на капоте, а Мора на заднем сиденье. Ронан чувствовал их энергию – как будто чьи-то руки прикасались к его голове, блокируя жуткие звуки. А сознание Адама было во сне вместе с ним. В реальном мире Адам глядел в гадальную миску, сидя на пассажирском сиденье, а в мире снов он стоял в погибшем лесу, согнувшись, с неуверенностью на лице.
Нет. Ронан признал, что, хотя им теперь было легче, реальную разницу между прежними кошмарами и нынешними составляло не их присутствие. По-настоящему разница заключалась в том, что раньше кошмары хотели, чтобы он умер, и Ронан тоже этого хотел.
Он огляделся, ища какое-нибудь безопасное место, хоть что-нибудь, чтобы его творение могло возникнуть в безопасности. Но такого места не было. Единственными неискаженными существами в этом сне оставались Ронан и Адам.
Значит, он создаст защиту сам. Ронан сложил ладони вместе и представил, как между ними растет крошечный шарик света. Демон не обратил на это внимания. Над ухом Ронан услышал чей-то вздох. Это совершенно точно был его отец. Он страдал от боли. Умирал в одиночестве.
«Это ты виноват».
Ронан отогнал видение. Он продолжал представлять крошечный яркий шарик, который создавал, чтобы найти Ганси. Он вообразил его вес, размер, очертания миниатюрных крыльев.
– Ты правда думал, что я останусь здесь ради тебя? – спросил в другое ухо Адам холодным и пренебрежительным тоном.
Настоящий Адам стоял, повернув голову набок, в то время как невменяемая копия его отца орала ему в лицо – интонации с пугающей точностью напоминали голос настоящего Роберта Пэрриша. Губы Адама были решительно сжаты не столько от страха, сколько из упрямства. Он постепенно, неделю за неделей, отпутывался от своего настоящего отца; двойнику было не так трудно противостоять.
«Ты никому не нужен».
«Я не прошу его остаться, – подумал Ронан. – Только вернуться». Ему отчаянно хотелось проверить, получился ли предмет именно таким, как он задумал, но Ронан чувствовал, что демон жаждал его исказить, вывернуть наизнанку, сделать уродливой противоположностью. Пока что лучше было не показывать свое создание и доверять лишь собственной вере в то, что он творил нечто позитивное. Ронану приходилось цепляться за идею того, что этот предмет был должен делать, выйдя в реальным мир, а не за идею демона – что этот предмет должен был делать, по его мнению.
