– Приятно, что ты о нас вспомнил, – сказала мать.
Адам почти забыл, что она тоже его выгоняла. Ее слова казались безобидными, они выскальзывали из памяти быстрее, чем отцовские удары, выпадали меж ребер у юного Адама, когда он переставал о них думать. Вот почему он научился прятаться один, а не с ней.
– Тебя сегодня не хватало на выпускном, – спокойно ответил Адам.
– Мне показалось, что я буду лишней, – ответила мать.
– Я тебя приглашал.
– Неприятным тоном.
– Не я виноват, что тебе было неприятно.
Ее взгляд ушел в сторону, она почти полностью исчезла при первых признаках подлинной ссоры.
– Чего ты хочешь, Адам? – спросил отец.
Он по-прежнему рассматривал одежду сына, как будто полагал, что в первую очередь изменилась именно она.
– Я так понимаю, ты приехал не для того, чтобы умолять нас пустить тебя обратно. Особенно теперь, когда ты закончил школу, и весь такой крутой, и гоняешь на тачке своего бойфренда.
– Я приехал, чтобы понять, есть ли у меня шанс наладить нормальные отношения с родителями, прежде чем я уеду в колледж, – ответил Адам.
У отца задвигались губы. Трудно было понять, что поразило его сильнее – слова Адама или сам факт, что тот вообще заговорил. Голос Адама нечасто раздавался здесь. И теперь он недоумевал, отчего так долго считал это нормальным. Он вспомнил, как соседи отворачивались от его избитого лица; Адам по глупости думал, что они молчат, поскольку считают, что он сам каким-то образом это заслужил. Теперь, впрочем, он задумался, сколько из них лежало, свернувшись клубочком на полу, перед своими кроватями, или пряталось в комнатах, или плакало, сжавшись под крыльцом, в дождь. Адам ощутил внезапный порыв спасти всех остальных Адамов, прятавшихся у него на глазах, хотя он и не знал, станут ли они слушать. Такое желание было достойно Ганси или Блу – и, удержав в мыслях эту крошечную героическую искру, Адам понял: ему захотелось спасти кого-нибудь еще, лишь потому, что он наконец поверил, что спас самого себя.
– Ты сам начал ссору, – произнес отец. – Твоя мать правильно сказала: именно ты всё испортил.
Теперь он казался Адаму обиженным, а не страшным. Буквально всё в нем – согнутые плечи, опущенный подбородок – давало понять, что он не ударит Адама. Когда Роберт Пэрриш в последний раз поднял руку на сына, ему пришлось выдернуть из нее окровавленный шип, и Адам видел, что отец по-прежнему помнит этот невероятный момент. Адам стал другим. Даже лишившись силы Кабесуотера, он чувствовал, как она прохладно поблескивает в его глазах, и ничуть не старался ее скрыть. Маг.
– Плохо было еще до тех пор, папа, – ответил Адам. – Ты знаешь, что я оглох на одно ухо? Когда я говорил об этом в суде, ты перекрикивал меня.
Отец издал презрительный звук, но Адам перебил его:
– Ганси отвез меня в больницу. Это должен был сделать ты, папа. То есть этого вообще не должно было произойти, но если я правда упал и ударился случайно, именно ты должен был сидеть в больнице со мной.
Пусть даже он говорил именно те слова, которые хотел сказать, Адаму самому не верилось в происходящее. Он хоть когда-нибудь возражал отцу, твердо зная, что прав? Хоть когда-нибудь смотрел ему в глаза во время всего разговора? Адам никак не мог поверить, что не боится, и, если не бояться, его отец совсем не выглядел пугающе.
Роберт Пэрриш покраснел и сунул руки в карманы.
– Я оглох на одно ухо, папа, и это из-за тебя.
Отец смотрел в пол – и Адам понял, что верит ему. Вполне возможно, что на самом деле от этой встречи он ждал лишь одного – отведенного взгляда отца. Подтверждения того, что Пэрриш-старший понял свою вину.
Отец спросил:
– Чего ты хочешь от нас?
По дороге Адам раздумывал над этим. На самом деле он хотел, чтобы его оставили в покое. Чтобы от него отвязался не только отец, который, в общем, уже и не мог вмешаться в жизнь Адама, но сама идея отца – гораздо более влиятельная, во всех смыслах, вещь. Адам ответил:
– Каждый раз, когда я не могу понять, откуда меня зовут, каждый раз, когда ударяюсь головой о стенку душевой кабины, каждый раз, когда случайно вставляю наушники в оба уха, я думаю о тебе. Как по-твоему, может однажды так статься, что я буду думать о тебе не только в этих случаях?
По лицам родителей он понял, что положительного ответа в ближайшее время ждать не стоит. Но Адам не огорчился. Он приехал сюда без всяких ожиданий, а потому и не разочаровался.
– Не знаю, – наконец сказал отец. – Мне не особо нравится, каким ты вырос, и я говорю это прямо.
– Честный ответ.
Отец его, в общем, тоже не очень-то интересовал. Ганси сказал бы: «Я ценю вашу откровенность», и Адам воспользовался этим воспоминанием о силе вежливости.
– Я ценю твою откровенность.
Лицо отца дало понять, что Адам в точности подтвердил его точку зрения.
Мать сказала:
– Звони хоть иногда. Мне будет приятно знать, как у тебя дела.
Она подняла голову, и свет, пробивавшийся в окно, отразился ровными квадратиками у нее на очках. И мысли Адама покинули настоящее – его логика следовала тем же путем, что и сверхъестественное зрение. Он видел, как стучит в дверь, а мать стоит за ней и не отпирает. Видел, как стучит, а она прячется за углом трейлера и ждет, затаив дыхание, пока он не уйдет. Он даже видел, как звонит, а она держит в руке телефон. Но также он видел, как его мать открывает университетский ежегодник. Как вырезает имя сына из газеты. Как приклеивает на холодильник фотографию Адама, в красивом пиджаке, изящных брюках, с бодрой улыбкой на лице.
В какой-то момент она отпустила его и не желала, чтобы он возвращался. Она просто хотела посмотреть, что будет дальше.
Но Адам и тут не возражал. Он вполне мог это сделать. На самом деле это, наверное, было единственное, что он мог сделать.
Он задумчиво стукнул пальцами по шкафу, потом достал ключи от машины.
– Ладно, – сказал он матери.
И подождал несколько секунд, давая родителям возможность заполнить пустоту, превзойти ожидания.
Они этого не сделали. Адам установил планку ровно на той высоте, которую они могли одолеть, и не выше.
– Не провожайте, – сказал он.
И ушел.
На другом конце Генриетты Ганси, Блу и Генри вышли из машины. Генри вылез последним, потому что сидел на заднем сиденье; он протиснулся мимо переднего кресла, как новорожденный теленок, закрыл дверь и, нахмурившись, взглянул на нее.
– Захлопни, – посоветовал Ганси.
Генри снова закрыл дверь.
– Захлопни, – повторил Ганси.
Генри хлопнул дверцей.
– Сколько жестокости, – заметил он.
