– Я по-прежнему ощущаю силовую линию, – объяснил он женщинам с хлебом, которые приехали однажды вечером.
Опал играла в игру под названием «спрячь копыта» и выиграла, забравшись в пустой кувшин для муки, стоявший у порога кухни.
– Я думал, так больше не будет. Ведь я уже не связан с силовой линией.
– Я никогда не была с ней связана, – ответила одна из женщин, – однако всегда ее чувствую.
– Но вы ясновидящая.
– Именно.
Адам произносил слова так же аккуратно, как они выкладывали карты на стол.
– И я тоже?
– Конечно, – сказала другая женщина. – Ты думал, что потерял всё, когда Кабесуотер умер?
– Да, – прошептал Адам, и Опал ощутила порыв любви к нему.
Она больше всего любила Адама, когда он грустил, или был очень серьезен, или очень счастлив. Что-то в его прерывающемся голосе наполняло ее эмоциями, что-то в отсутствующем выражении лица, когда он усиленно думал, производило на Опал такое впечатление, как будто она смотрела сон, в котором не было ничего дурного, а когда Ронан смешил его, и Адам хохотал так, что не мог остановиться, Опал любила его так сильно, что ей становилось грустно оттого, что когда-нибудь он постареет и умрет, ведь так бывает со всеми животными.
Иногда Адам отправлялся с ней, когда она шла рыться в сараях и амбарах, и вместе они перебирали садовые грабли, ржавые моторы, древние мешки с кормом для коров. Опал искала сокровища – то, что можно съесть и чем можно полюбоваться, – а Адам искал разные предметы из снов. Опал очаровывали и пугали эти поиски. Она не могла оторваться от разгребания куч хлама, хотя и знала, что может случайно наткнуться на сонный предмет. Когда это происходило, она пятилась, ощущая в сердце восхитительный трепет страха. Не то чтобы эти вещи были опасны (хотя иногда действительно были: однажды под старым трактором в одном из сараев она нашла маленький незатухающий огонь и обнаружила опытным путем, что он достаточно горяч и жгуч, если крепко стиснуть его в кулаке). Проблема состояла в том, что сонное гудение было знакомым. Слишком похожим на нее саму, слишком правдивым, слишком большим. Оно напоминало Опал одновременно сны, из которых она пришла, и кошмары, которые чуть не убили Ронана. Оно напоминало ей, как она чуть не развоплотилась, как из ушей у нее капала чернота уничтожения.
Но оно звало Опал. Особенно громко звучали вещи в длинном сарае, где Ронан творил новые чудеса. Эти предметы взывали к ней настойчивее, чем любая из вещей, которые приснил его отец. Опал не смущала обоюдоострая смесь желания и страха. По большей части ей не хотелось иметь никакого дела со снами, и она жалела, что ее другая, меньшая часть, которая помнила, откуда она взялась, хотела иметь с ними дело.
Ронан объяснил Опал, что в длинном сарае он работает. Он создавал новое место снов вроде Кабесуотера, того леса, откуда она взялась – «ты его помнишь»? Да, Опал помнила деревья, жуткие деревья, и ночные ужасы, и черную, истекающую кровью землю.
– Не так, как в конце, – сердито сказал Ронан, как будто там хоть когда-то было хорошо.
В своих снах Ронан всегда умирал, или от него отрезали кусочки, или он стоял под прицелом безликого человека с пистолетом. Атомные бомбы взрывались у Ронана в руках, рыбы врывались сквозь окна, кроша диваны, мириады трупов оказывались на мириадах подъездных дорожек. Не все сны Ронана были ужасны, но в целом от этого было хуже, а не лучше. Опал никак не могла угадать, когда что-то пойдет не так. Ей приходилось бояться всё время.
Ронан сказал:
– Да не делай ты такое лицо, мелкая. Я не заставлю тебя там жить. И вообще, может, тебе понравится.
Опал знала, что не понравится. Она не собиралась туда уходить. За обсуждениями этого нового Кабесуотера Ронан и Адам проводили гораздо больше времени, чем хотелось бы Опал. Без него, очевидно, стало труднее быть сновидцем, поскольку старый Кабесуотер фокусировал сны Ронана и очищал энергию силовой линии, помогая ему видеть желаемое, вместо того «чтобы бессмысленно тупить всю ночь». Адама больше всего интересовала силовая линия, она заставляла его использовать остро звучавшие слова, например: проводник, эффективность, аналог. А Ронан желал знать, как вызвать дождь. Ему очень хотелось завести в этом новом Кабесуотере такое место, где всегда бы шел дождь, заставляющий человека одновременно радоваться и грустить, а еще он хотел, чтобы Кабесуотер не был отстойным. Похоже, Ронан считал это своей основной задачей – приснить нечто не отстойное. Пусть даже Опал считала, что Ронан – хороший сновидец (в конце концов, он приснил ее, а она была совершенством), он часто сетовал на собственные недостатки.
– Я не могу держать в голове всё это одновременно – каким я хочу его видеть, – сказал он как-то раз. – Не могу создать новое место без старого. Оно помогало мне сосредоточиться. Как там это называется?..
– Саморазрушение, – ответил Адам.
– Иди ты. Я имел в виду «Уловку-22».
– Ты приснил первый Кабесуотер без всякого Кабесуотера.
– Мне просто нужно, чтоб он не был отстойным.
– Но должны же быть и более внятные параметры. Например, количество энергии, которое он может аккумулировать для тебя, в соотношении с количеством требуемого внимания.
– Хорошая мысль, Пэрриш. Надо все-таки приснить тебе новую машину.
Подслушивавшая Опал не вполне уловила суть разговора – она по-прежнему лучше владела языком сна, которого не знал бодрствовавший Ронан, – но она поняла, что Адаму нравится, когда Ронан так говорит. Иногда они переставали беседовать и начинали целоваться, а Опал продолжала подслушивать.
Ее любовь к подглядыванию была безгранична и неисправима. Они постоянно обнимались в самые удивительные моменты, за несколько вдохов переходя от расслабленного состояния к необычайно энергичному. Опал видела, как они бешено целовались в машине на подъездной дорожке, как обвивались друг вокруг друга в ванной; она видела, как Адам расстегнул ремень Ронана и провел рукой по его телу. Полная интеллектуального любопытства, она рассматривала ребра, бедра, руки, ноги, спины. Опал не знала похоти, поскольку Ронан не вложил этого в нее, но также она не знала и стыда, поскольку его Ронан тоже не вложил в свое творение.
Единственный раз она отвела глаза, когда Адам повстречался с Ронаном в коридоре на втором этаже. Ронан стоял перед дверью родительской комнаты, в одной руке держа магнитофонную кассету, а другую сжав в кулак; он провел так несколько минут, прежде чем Адам поднялся по лестнице. Адам забрал у Ронана кассету, разжав ему пальцы и вложив между ними свои. Притаившаяся Опал решила, что они будут целоваться. Но вместо этого Ронан прижался лицом к шее Адама, а тот положил подбородок ему на макушку, и они долго стояли неподвижно. Что-то в этой сцене заставило Опал так горячо покраснеть, что она не выдержала. Девочка убежала с таким топотом, что они наверняка ее услышали.
Еще она хотела изучать лес. Она проделывала это чаще и чаще, с тех пор как вышла из снов. Опал считала дни блужданий животными днями. Животными днями в животном мире. В отличие от сна, животный мир был суров. Ей это нравилось. Животный мир подчинялся строгим правилам; стоило их выучить, и он становился гораздо более предсказуемым, чем сон, способный измениться в любую секунду. В животном мире человек не мог неожиданно взлететь. Лица не переезжали на затылок без предупреждения. Поля вокруг Амбаров не превращались в незнакомую прерию или в торговый центр, прежде чем ты успевал добраться до подъездной дорожки. Машины не превращались в велосипеды. Дождь не шел из коробок от хлопьев, лава не текла из водопроводных кранов. Мертвое не становилось живым.
