А потом Ганси со вздохом сел впереди Адама. И обернулся.
– Господи, я вообще не спал.
Он вспомнил про хорошие манеры и сжал кулак. Когда они с Адамом стукнулись костяшками, тот ощутил огромный прилив облегчения и любви.
– Ронан, опусти ноги.
Ронан опустил.
Ганси вновь повернулся к Адаму.
– Значит, Ронан рассказал тебе про «Кабана».
– Ронан мне ничего не рассказал.
– Только про отлить, – заметил Ронан.
Адам не ответил ему.
– А что с машиной? – спросил он.
Ганси обвел взглядом класс, как будто ожидал, что школа изменилась за лето. Разумеется, нет: синий ковер повсюду, слишком рано включенное отопление, полки, забитые элегантно потрепанными книгами на латыни, греческом и французском. Запах любимой старой тетушки, которая тебя обнимает.
– Вчера вечером мы поехали купить еще хлеба, варенья и чая, и отключилось рулевое управление. Потом радио и свет. Господи. Ронан всю дорогу пел эту свою кошмарную песню – и едва успел допеть до середины, когда отрубилось все. Пришлось выталкивать «Кабана» на обочину.
– Опять генератор, – заметил Адам.
– Да, да, именно. Я открыл капот и увидел, что ремень просто висит, весь изорванный. Нужно было достать другой, и мы чуть не рехнулись, пока нашли его в продаже – такое ощущение, что за ремнями конкретного размера вчера буквально охотились. Разумеется, надеть его было уже нетрудно.
Ганси выговорил это небрежно, как будто ему ничего не стоило взять и поменять ремень генератора. Но некоторое время назад, совсем недавно, Ричард Ганси Третий обладал лишь одним навыком по части машин – вызвать механика.
Адам сказал:
– А ты молодец, что сообразил.
– Да ерунда, – ответил Ганси, но было видно, что он гордится собой.
Адам чувствовал себя так, словно помог птенцу выбраться из яйца.
«Слава богу, мы не в ссоре, слава богу, мы не в ссоре, слава богу, мы не в ссоре, что́ я могу сделать, чтобы этого не произошло опять…»
Ронан сказал:
– Давай-давай. После выпуска можешь стать автомехаником. Об этом обязательно напишут в школьном ежегоднике.
– Ха… – начал Ганси и тут же развернулся, чтобы посмотреть на нового латиниста, который вошел в класс.
На него смотрели все.
В бардачке Адам держал вырезанную из журнала фотографию – для вдохновения. На ней была изящная серая машина, выпущенная счастливыми немцами. Прислонившись к дверце и подняв воротник от ветра, стоял молодой человек в длинном черном шерстяном пиджаке, самоуверенный и самодовольный, как всемогущий ребенок – сплошь густые темные волосы и белые зубы. Руки у него были сложены на груди, как у боксера.
Вот так и выглядел их новый учитель латинского языка.
Адам впечатлился. В плохом смысле.
Новый учитель сбросил темный пиджак, разглядывая творчество Ронана на доске. Затем повернулся к сидевшим ученикам с точно таким же уверенным видом, как у парня на той фотографии.
– Посмотрите на себя, – произнес он. Его взгляд задержался на Ганси, Адаме и Ронане. – Американская молодежь. Пока не могу понять, вы – лучшее или худшее из того, что я видел здесь. Это чья работа?
Все знали, но никто не наябедничал.
Учитель сцепил руки за спиной и посмотрел повнимательнее.
– Словарный запас впечатляющий, – заметил он и постучал костяшкой пальца по некоторым словам. Он вообще был очень подвижен. – Но что тут творится с грамматикой? А здесь? Здесь нужно сослагательное наклонение. «Боюсь, они могут этому поверить» – а здесь должен быть вокатив. Я-то понимаю, что тут сказано, потому что знаю эту шутку, но любой носитель языка посмотрит на вас как на идиотов. Это непригодная к употреблению латынь.
Адаму не нужно было поворачиваться, чтобы почувствовать, что Ронан кипит.
Новый латинист повернулся – быстрый, ловкий, внимательный.
– Но это и неплохо, иначе мне нечего было бы здесь делать. Так, недомерки. Джентльмены. В этом году я веду у вас латынь. В общем, я интересуюсь языками не из любви к языкам как таковым. Меня интересует исключительно их применение. И я не вполне учитель латинского. Вообще-то я историк. Иными словами, латынь интересует меня лишь как средство… рыться в заметках мертвецов. Есть вопросы?
Ученики подозрительно смотрели на него. Это был первый урок первого учебного дня, и ничто не могло сделать занятие по латыни чуть менее насыщенным латынью. Яростная энергия нового учителя бессмысленно тонула в замшелых камнях.
Адам поднял руку.
Учитель указал на него.
– Miserere nobis, – сказал Адам. – Timeo nos horrendi esse. Сэр.
«Сжальтесь над нами… боюсь, мы ужасны».
Улыбка учителя расширилась при слове «сэр». Но он наверняка знал, что ученики были обязаны обращаться к учителям «сэр» или «мэм» в знак уважения.
– Nihil timeo, – ответил он. – Solvitur ambulando.
Нюансы первой фразы – «я ничего не боюсь!» – ускользнули от большинства, а вторая – устойчивое выражение, говорящее о пользе упражнений, – пролетела мимо.
Ронан лениво улыбнулся. Не поднимая руки, он произнес:
– Хэх. Noli prohicere maccaritas ad porcos.
«Не мечите жемчуг перед свиньями».
Он не прибавил «сэр».
– Так вы свиньи? – поинтересовался учитель. – Или люди?
Адаму не хотелось наблюдать, как кто-либо из них – Ронан или новый латинист – дойдет до ручки. Он быстро вмешался:
– Quod nomen est tibi, сэр?
– Меня зовут, – сказал мужчина, углом губки стирая бо́льшую часть неудачной грамматики Ронана и на освободившемся месте выводя аккуратные буквы, – меня зовут Колин Гринмантл.
10
– Мы живем среди провинциалов!
Колин Гринмантл высунулся из окна. Снизу на него посмотрело стадо коров.
– Пайпер, погляди на этих коров. Эта так и уставилась на меня. Она как будто говорит: «Да, Колин, ты теперь действительно живешь в деревне».
Пайпер отозвалась:
– Я в ванной.
Впрочем, ее голос доносился из кухни. Его жена (впрочем, Гринмантлу не нравилось использовать слово «жена», поскольку оно наводило на мысль, что он разменял четвертый десяток… допустим, и правда разменял, но все-таки не хотел, чтобы ему об этом напоминали; и в любом случае выглядел он очень моложаво – кассирша в магазине заигрывала с ним не далее чем вчера вечером, и пусть даже причиной, возможно, было то, что он ошеломляюще разоделся для выхода за печеньем, Гринмантл, тем не менее, полагал, что дело в его аквамариновых глазах, в которых она буквально купалась) – так вот, жена восприняла переезд в Генриетту лучше, чем он ожидал. До сих пор единственным актом неповиновения со стороны Пайпер было разбить взятую напрокат машину – она гневно въехала на ней в указатель торгового центра, чтобы продемонстрировать, насколько она не приспособлена для жизни в таком месте, где невозможно ходить по магазинам пешком. Возможно, Пайпер сделала это не намеренно, но она вообще мало что делала случайно.
