Корова для Адама выглядела совершенно как корова.
– А что с этой не так?
– Она выглядит слишком дружелюбно. Заколдованный, блин, мальчик.
Ронан расстелил одеяло на полу. Осторожно. Потом велел:
– Пощупай пульс. Да не пялься на нее. Пульс. На морде. Там. ТАМ. Адам, господи. Там.
Адам неловко водил пальцами по коровьей морде, поросшей короткой шерстью, пока не ощутил медленное биение.
Ронан поднес лоскут мха к холке коровы.
– А теперь?
Адам не знал, что ему полагается увидеть. Он не чувствовал ничего, ничего, ничего – а потом… Пульс коровы слегка ускорился. И опять Адам представил себе Ронана здесь, в одиночестве, внезапно уловившего еле заметную разницу и исполнившегося надежды. Адам и не думал, что Ронан Линч способен трудиться с такой самоотдачей.
«Одиночество».
Он спросил:
– Это максимум, что у тебя получается?
Ронан усмехнулся.
– Думаешь, я притащил бы тебя сюда ради такой ерунды? Нет, есть кое-что еще. Может, сначала сходишь в туалет?
– Ха.
– Я серьезно.
– Все нормально.
Ронан повернулся к другому предмету, который принес с собой. Главным оказалось не синее одеяло, как думал Адам, а нечто завернутое в него. То, что лежало внутри, было не больше обувной коробки или толстой книги. Оно не выглядело тяжелым.
И, если глаза не обманывали Адама, Ронан боялся этой вещи.
Он сделал глубокий вдох.
– Ладно, Пэрриш.
И развернул одеяло.
Адам посмотрел.
И отвернулся.
И посмотрел еще раз.
Он подумал, что это книга. И тут же усомнился. Потому что это была птица. Нет, планета. Зеркало.
Ни то, ни другое, ни третье. Это было слово. Ронан бережно держал в руке слово, которое хотело быть сказанным, а Ронан хотел ему помешать, или нет, не хотел…
Адам снова отвернулся, потому что больше не мог за этим наблюдать. Он почувствовал, что сходит с ума, пытаясь дать этой штуке название.
– Что ты такое сделал? – спросил он.
Ронан окинул взглядом то, что держал в руке, но искоса, слегка отвернувшись. Он выглядел младше, чем обычно – неуверенность и осторожность смягчили его черты. Иногда Ганси рассказывал, каким был Ронан раньше, до того как погиб Ниалл; и теперь, глядя на друга, терзаемого сомнениями, Адам подумал, что, кажется, способен ему поверить.
Ронан сказал:
– Это кусочек Кабесуотера. Кусочек сна. Вот о чем я просил. И это… это… Наверное, так оно должно выглядеть.
Адам почувствовал, что он прав. Этот ужасный, невозможный и прекрасный предмет выглядел как сон, которому некуда вселиться. Кем надо быть, чтобы увидеть во сне – СОН, в конкретном воплощении? Неудивительно, что Ронан скучал в школе.
Адам еще раз посмотрел на то, что Ронан держал в руке. И отвернулся.
Он спросил:
– Оно работает?
Лицо Ронана сделалось резче. Он поднес «сон» к коровьей морде. От «сна» исходил свет, или нечто вроде света, озаряя подбородок и щеку Ронана и делая его суровым, красивым, пугающим, незнакомым. Затем Ронан подул на «сон». Его дыхание прошло сквозь слово, зеркало, ненаписанную строчку…
Адам услышал шепот. Что-то задвигалось и зашевелилось в его душе. Ресницы Ронана мрачно затрепетали.
«Что мы делаем…»
Корова шевельнулась.
Слегка. Но ее голова склонилась чуть вбок, одно ухо дернулось. Словно она во сне согнала с него муху. Возле позвоночника дрогнул мускул.
Глаза у Ронана были широко открыты, и в них пылал огонь. Он снова дохнул – и корова опять дернула ухом. Напрягла губы.
Но не проснулась. И не встала.
Ронан отступил, скрыв «сон» от обезумевшего взгляда Адама.
– Кое-чего все-таки недостает, – произнес он. – Объясни мне, чего именно.
– Может, просто нельзя разбудить чужой сон.
Ронан покачал головой. То, что это было невозможно, его не смущало. Он все равно собирался это сделать.
Адам не выдержал:
– Энергия. Нужно много энергии. Когда я латаю силовую линию, то в основном делаю именно это – налаживаю связь, чтобы энергия текла нормально. Может, ты найдешь способ отвести кусок линии сюда.
– Я уже об этом думал. Это неинтересно. Я не хочу строить клетку побольше. Я хочу открыть дверцу.
Они посмотрели друг на друга. Адам – светловолосый и осторожный, Ронан – темный и мятежный.
Адам спросил:
– Зачем? Назови мне настоящую причину.
– Мэтью… – начал Ронан и снова замолчал.
Адам ждал.
Ронан сказал:
– Мэтью мой. Один из.
Адам не понимал.
– Я его приснил, Адам!
Ронан злился: кроме радости, он знал только одну эмоцию – гнев.
– А значит, когда… если что-то случится со мной, он станет… таким, как они. Как мама.
Все воспоминания о Ронане и его младшем брате обрели в сознании Адама новую форму. Бесконечная привязанность Ронана. Сходство Мэтью и Авроры – еще одного существа из грез. Неизменная позиция Диклана как чужака. Ни сновидец, ни сон…
Только половина из уцелевших родичей Ронана была настоящей.
– Мне сказал Диклан, – продолжал Ронан. – Две недели назад.
Диклан уехал в вашингтонский колледж, но по-прежнему проделывал четырехчасовой путь каждое воскресенье, чтобы сходить в церковь вместе с братьями. Это был такой великодушный жест, что даже Ронан, видимо, признал его добрым поступком.
– Ты не знал?
– Мне было три года. Что я мог знать?
Ронан отвернулся, полуприкрыв глаза, с непонятным выражением лица. Это было бремя человека, которого родили, а не сотворили.
«Одиночество».
Адам вздохнул и сел рядом с коровой, прислонившись к ее теплому боку и приподнимаясь от медленного дыхания. Через несколько секунд Ронан уселся рядом, и они оба посмотрели на спящих животных. Адам почувствовал, как Ронан взглянул на него и отвел глаза. Их плечи почти соприкасались. Дождь вновь начал стучать по крыше – налетела еще одна внезапная гроза. Возможно, они ее вызвали. Возможно, нет.
– Гринмантл, – коротко сказал Ронан. – Паутина. Намотать бы ее ему на шею.
– Но мистер Грей прав. Не надо его убивать.
– Я и не хочу его убивать. Я хочу сделать с ним то, что он грозит сделать с мистером Греем. Дать понять, что я могу превратить его жизнь в ад. Если я сумел приснить это, – Ронан подбородком указал на одеяло, в которое был завернут «сон», – то почему бы не приснить что-нибудь, чем можно шантажировать Гринмантла.
