– Я?
– Ты очень хорошо умеешь слушать.
– Но я… я… – он сам не знал, как закончить фразу, и наконец сказал: – Я же уеду.
И тут же понял, что имел в виду другое.
Но Персефона своим тихим голосом произнесла:
– Теперь я вижу, что этого не может статься. Ты похож на меня. Мы не похожи на остальных.
«Остальные – это кто? Люди?»
«Ты непознаваем».
Он вспомнил ту минуту на вершине горы, с Блу и Ноем. Или в суде, с Ронаном и Ганси.
Адам уже ни в чем не был уверен.
– Нам лучше всего в обществе себе подобных, – продолжала Персефона. – Другим иногда бывает с нами трудно – когда они не могут нас понять.
Она пыталась сказать ему что-то, провести параллель, но Адам не понимал какую.
– Только не говори, что Мора мертва.
Персефона продолжала качаться. А потом она остановилась и взглянула на него своими черными-пречерными глазами. Солнце опускалось за деревья, так что листья казались черным кружевом, а волосы Персефоны – белым.
У Адама перехватило дыхание. Он негромко спросил:
– А ты можешь увидеть собственную смерть?
– Каждый ее видит, – спокойно ответила Персефона. – Большинство людей, впрочем, заставляют себя не смотреть.
– А я не вижу, – сказал Адам.
И тут же ощутил, как в него изнутри впился острый угол. Он все знал. Это происходило сейчас, это приближалось, это уже произошло. Где-то, когда-то – он умирал.
– Видишь, – проговорила Персефона.
– Но я же не знаю как.
– А ты не сказал как.
Что он хотел сказать – но не сумел, потому что Персефона не поняла бы, – так это что ему страшно. Адама пугали не странности. А мысль о том, что однажды он не сможет увидеть ничего другого. Настоящего. Обыденного. Человеческого.
«Мы не похожи на остальных».
Адам подумал, что, может, он все-таки похож. И даже наверняка. Потому что его сильно заботило исчезновение Моры и еще сильнее – смерть Ганси, и теперь, когда он об этом знал, ему хотелось что-нибудь сделать. Он должен был что-нибудь сделать. Он был Кабесуотером, который тянулся к другим.
Адам с трудом перевел дух.
– Ты знаешь, как умрет Ганси?
Персефона выставила язык – совсем чуть-чуть. Она, казалось, сама этого не заметила. Потом она сказала:
– Вот тебе еще три доллара. Иди и купи себе вишневую колу.
Адам не взял деньги. Он ответил:
– Я хочу знать, как давно тебе известно про Ганси. С самого начала? Да. С самого начала. Ты все поняла, когда он пришел к вам на сеанс. Ты собиралась нам об этом сказать?
– Не понимаю, с какой стати. Иди и купи колу.
Адам не повиновался. Ухватившись за подлокотники качалки, он сказал:
– Когда я найду Глендауэра, я попрошу его оставить Ганси в живых. И все.
Персефона молча смотрела на него.
Перед мысленным взором Адама дрожал и извивался Ганси, покрытый кровью. Только теперь у него было лицо Ронана. Ронан уже умер, Ганси предстояло умереть – где-то, когда-то. Это правда происходило?
Адам не хотел знать. Он хотел знать.
– Ну так скажи мне! – потребовал он. – Скажи, что делать!
– Что ты хочешь, чтобы я сказала?
Адам вскочил так резко, что кресло бешено закачалось.
– Скажи, как спасти его!
– Надолго? – спросила Персефона.
– Хватит! – воскликнул Адам. – Прекрати! Прекрати быть такой… такой отстраненной. Я не могу постоянно все видеть в перспективе – иначе в чем смысл? Просто объясни мне, что я должен сделать, чтобы не убить его!
Персефона наклонила голову набок.
– С чего ты взял, что ты убьешь его?
Адам уставился на нее. И пошел в магазин за вишневой колой.
– Жарко? – поинтересовалась продавщица, когда Адам протянул деньги.
– Ту я купил для друга, – сказал Адам, хотя и сомневался, что у Персефоны были друзья.
– Для друга? – уточнила продавщица.
– Наверное.
Адам вышел и обнаружил пустое крыльцо. Его качалка еще слегка колебалась. Рядом стояла бутылка вишневой колы.
– Персефона?
Охваченный внезапными опасениями, он подбежал к качалке, на которой недавно сидела Персефона, и положил ладонь на сиденье. Оно было прохладным. Адам пощупал свою качалку. Теплая.
Он вытянул шею, пытаясь разглядеть, не вернулась ли Персефона в машину. Но там никого не было. На парковке стояла тишина, даже птица замолчала.
– Нет, – сказал Адам, хотя никто не мог его услышать.
Его сознание – сознание, которое странным образом изменил Кабесуотер, – бешено влеклось прочь от всего, что он знал и чувствовал, от всего, что сказала Персефона, от всего, что случилось с той минуты, когда он приехал сюда. Солнце заползло за деревья.
– Нет, – повторил Адам.
Продавщица стояла у двери и запирала магазин на ночь.
– Подождите, – сказал Адам. – Вы видели мою знакомую? Или… я приехал сюда один?
Женщина удивленно подняла бровь.
– Простите, – сказал Адам. – Я понимаю, что это звучит глупо. Но, пожалуйста, скажите. Я был один?
Продавщица помедлила, явно ожидая какого-то розыгрыша. Затем кивнула.
Адаму показалось, что его сердце сделалось бездонным.
– Дайте телефон. Пожалуйста, мэм. На минуточку.
– Зачем?
– Случилась беда.
41
– Я здесь, – сказала Блу, вбегая в дверь дома номер 300 на Фокс-Вэй.
Она вспотела, была раздражена и нервничала, разрываясь между надеждой на ложную тревогу и на то, что случившееся достаточно важно, чтобы оправдать ее спешный уход в разгар смены в «Нино».
Калла встретила Блу в коридоре, когда девушка бросила сумку у двери.
– Иди сюда и помоги Адаму.
– А что случилось с Адамом?
– Ничего, – ответила Калла. – Все как обычно. Он ищет Персефону!
Они зашли в гадальную. Адам сидел во главе стола. Очень неподвижно, с закрытыми глазами. Перед ним стояла черная гадальная миска из комнаты Моры. Свет исходил лишь от трех мерцающих свечей. В животе у Блу что-то неприятно сжалось.
– Сомневаюсь, что это хорошая идея, – сказала она. – В последний раз…
– Знаю. Он мне рассказал, – перебила Калла. – Но он готов рискнуть. И будет лучше, если мы поучаствуем втроем.
