Отведя телефон ото рта, Ганси сказал:
– Адам думает, что видел у себя в комнате привидение.
Ронан взглянул на Ноя.
– Я вижу привидение прямо сейчас.
Ной сделал грубый жест, до смешного нестрашный в его исполнении, как если бы зарычал котенок. Продавец неодобрительно пощелкал языком.
Бензопила восприняла это как личное оскорбление. Она раздраженно затеребила кожаные шнурки на запястье Ронана, напомнив ему о странном подарке Кавински. Было не вполне приятно сознавать, что какой-то другой человек столь внимательно его изучал. Кавински подобрал пять совершенно правильных по цвету и фактуре шнурков. Ронан задумался, что тот имел в виду.
– И как долго? – спросил Ганси в трубку.
Ронан прислонился лбом к верхней полке. Металлический край врезался ему в лоб, но он не двигался. Вечером тоска по дому становилась неумолимой и вездесущей, она словно витала в воздухе. Он видел в магазине дешевые кухонные прихватки – и вспоминал о матери за ужином. Он слышал стук ящика кассы – и видел отца, вернувшегося домой в полночь. До него внезапно доносился запах освежителя – и это были семейные поездки в Нью-Йорк.
По вечерам дом казался таким близким. Он мог бы добраться до Амбаров за двадцать минут.
Ронану захотелось смахнуть с полок всё.
Ной убрел по проходу и торжествующе вернулся, неся стеклянный шар. Он торчал за спиной у Ронана, пока тот не оттолкнулся от полки, чтобы полюбоваться этим ужасом. За стеклом стояла соответственно украшенная пальма и лежали два безликих человечка. Над ними вилась глубоко ошибочная надпись: «Где-то всегда Рождество».
– Блестит, – благоговейно прошептал Ной и потряс шар.
Разумеется, на вечно праздничный пляж посыпался не снег, а блестки. Ронан и Бензопила как зачарованные смотрели на цветные искорки, застрявшие на пальме.
Ганси, стоявший чуть поодаль, продолжал:
– Приезжай на Монмутскую фабрику. Переночуешь.
Ронан резко рассмеялся – достаточно громко, чтобы Ганси расслышал. Адам самым воинственным образом настаивал, что желает жить у себя, хотя это была ужасная конура. Но даже будь это пятизвездочный номер, Адам всё равно питал бы к нему отвращение. Потому что это не был убогий трейлер, по которому он отчаянно и постыдно скучал, и не была Монмутская фабрика, поселиться на которой Адаму не позволяла гордость. Казалось, он прочно усвоил, что правильное должно быть болезненным, и сомневался в любом варианте, не сопряженном с мучениями.
Ганси стоял к ним спиной.
– Слушай, я ничего не понимаю. Рамирес? Ни с кем в приходе я не говорил. Да, две тысячи четыреста. Я в курсе. Я…
Очевидно, речь шла о письме из Агленби; Ронан и Ганси тоже его получили.
Голос Ганси зазвучал низко и гневно.
– В какой-то момент это перестает быть обма… нет, ты прав. Прав. Я совершенно ничего не понимаю. Не понимаю и не пойму.
Адам, видимо, провел параллель между снижением платы за комнату и повышением платы за обучение. Сделать это было несложно, Адаму вполне хватило бы мозгов. Так же было несложно приписать это Ганси. Если бы Адам, впрочем, поразмыслил спокойно, он догадался бы, что именно у Ронана множество связей с приходом Святой Агнессы. И что тому, кто стоял за снижением квартплаты, пришлось явиться к секретарю прихода с пачкой наличных и огненным желанием склонить миссис Рамирес ко лжи. Если принять всё это во внимание, в воздухе буквально повисало слово «Ронан».
Но быть Ронаном Линчем значило пользоваться приятной репутацией человека, который, по общему мнению, не способен сделать никому ничего хорошего.
– Это был не я, – сказал Ганси, – но я рад, что получилось именно так. Ладно. Думай что хочешь.
Ронан знал, как выглядит маска, которая вот-вот разлетится на кусочки. Он достаточно часто видел это в зеркале. Адам был сплошь покрыт трещинами.
Ной, стоявший рядом с Ронаном, удивленно сказал «ой».
И исчез.
Стеклянный шар упал на пол на том месте, где раньше был Ной, оставил на линолеуме влажное овальное пятно и покатился прочь. Бензопила, испугавшись, укусила Ронана. Он сильно сжал ее, когда отпрянул от источника звука.
Продавщица сказала:
– Так.
Она не видела, что произошло. Но явственно поняла, что дело нечисто.
– Не волнуйтесь, – громко сказал Ронан. – Я заплачу.
Он никому не признался бы, как у него колотилось сердце.
Ганси с озадаченным видом резко обернулся. Эта картина – отсутствие Ноя и уродливый стеклянный шар, наполовину закатившийся под полку, – не требовала никаких разъяснений. Ганси сказал Адаму:
– Подожди.
Всё тело Ронана вдруг похолодело. Не то что он слегка замерз; он полностью заледенел. От такого холода пересыхает во рту и замедляется кровь. Онемели пальцы на ногах, потом на руках. Бензопила издала испуганный скрипучий крик.
– Керау!
Ронан коснулся замерзшей ладонью ее головы, утешая Бензопилу, хотя самому ему было очень тревожно.
А затем в виде размытой картинки – как будто включили электричество – появился Ной. Он вцепился в руку Ронана, и тот почувствовал, как по жилам заструился холод: Ной вытягивал тепло, чтобы стать видимым. Вокруг повеяло идеальным летним воздухом. Так пахло в лесу в тот день, когда умер Ной.
Они все знали, что при первом появлении он способен понизить температуру вокруг себя, но нынешний масштаб их удивил.
– Ого! Ты бы хоть спросил сначала, придурок, – сказал Ронан.
Но не стал отталкивать Ноя.
– Что это было?
У того расширились глаза.
Ганси сказал Адаму:
– Я перезвоню.
Продавщица поинтересовалась:
– Вы там уже закончили?
– Почти! – отозвался Ганси своим ободряющим медовым голосом, засовывая телефон в задний карман. – Сейчас приду за бумажными полотенцами. Так, что здесь происходит? – прошипел он, обращаясь к Ронану и Ною.
– У Ноя отгул.
– Я потерял… – запинаясь, произнес тот. – Не было воздуха. Она пропала. Линия…
– Силовая линия? – уточнил Ганси.
Ной пьяно кивнул – это выглядело так, как будто он одновременно пожал плечами.
– Ничего… для меня не осталось.
Выпустив руку Ронана, он встряхнул кистями.
– Всегда пожалуйста, – проворчал Ронан.
Он по-прежнему не чувствовал пальцев на ногах.
– Спасибо. Я не хотел… ты был рядом. О! Блеск.
– Да, – сердито ответил Ронан. – Блеск.
Ганси быстро подобрал треснувший снежный шар и зашагал к прилавку. Он вернулся с чеком и рулоном бумажных полотенец.
