Судя по всему, сам он не то чтобы веселился, но улыбка у Ганси была железобетонная. Его глаза блуждали по комнате, пока он опрокидывал очередную порцию имбирного эля или шампанского. Ганси принял новый бокал от безликого человека с подносом.
Они подошли к следующей важной особе, потом к следующей. Десять, пятнадцать, двадцать человек – Ганси был гобеленовым портретом молодого человека, многообещающим юношеством Америки, образованным наследным принцем, сыном миссис Ричард Ганси Второй. Все его обожали.
Адам задумался, есть ли хоть одна искренняя улыбка в этом стаде богатой скотины.
– Дик, ты наконец взял ключи от «Фиата»?
К ним подошла Хелен, одного роста с братом в своих черных туфлях, которые на остальных женщинах смотрелись вполне благоразумно, а на ней – чертовски сексуально. Адам подумал: Хелен – из тех девушек, которых всегда пытался добиваться Диклан, не понимая, что Хелен невозможно добиться. Можно любить гладкую, практичную красоту скоростного экспресса, но только глупец способен вообразить, что экспресс ответит тебе взаимностью.
– Нет, а зачем? – спросил Ганси.
– Ну, не знаю. Машины стоят так, что не выедешь. Кроме «Фиата». Служащие – идиоты.
Она откинула голову назад и посмотрела на нарисованное на потолке дерево; Адаму казалось, что тонкие ветви движутся.
– Мама хочет, чтобы я сгоняла за выпивкой. Если составишь мне компанию, я воспользуюсь транзитной полосой и не потрачу остаток жизни на покупку вина.
Хелен заметила Адама.
– А, Пэрриш. Ты принарядился.
Она ничего не имела в виду, совершенно ничего, но Адам почувствовал, как в сердце ему вошел ледяной шип.
– Хелен, – произнес Ганси. – Замолчи.
– Это был комплимент, – сказала Хелен.
Официант вновь заменил их пустые бокалы полными.
«Помни, зачем ты здесь. Войди, получи то, что нужно, уйди. Ты – не один из них».
Адам произнес ровным тоном, стараясь скрывать акцент:
– Всё нормально.
– Я имела в виду, что вы вечно ходите в школьной форме, – продолжала Хелен. – А не…
– Замолкни, Хелен, – сказал Ганси.
– Не надо на меня срываться только потому, что тебя оторвали от твоей любимой Генриетты.
На лице Ганси промелькнуло странное выражение: сестра попала в точку. Здесь ему было просто нестерпимо.
– Кстати, а почему ты не привез того, другого? – поинтересовалась Хелен.
Но прежде чем Ганси успел ответить, кто-то отвлек ее, и она унеслась так же быстро, как и появилась.
– Ужасная мысль, – вдруг произнес Ганси. – Ронан посреди этой толпы.
На мгновение Адам представил это: парчовые занавески в потухающем огне, музыканты вопят из-под клавесина, а посреди всего этого стоит Ронан и говорит: «Плевал я на тебя, Вашингтон».
Ганси сказал:
– Ну? Еще кружок?
Вечер никак не заканчивался.
Но Адам продолжал наблюдать.
Он проглотил свой имбирный эль. Теперь он уже был не так уверен, что пил не шампанское. Вечеринка превратилась в пир дьявола: в латунных светильниках сидели блуждающие огни, невероятно яркое мясо подавали на тарелках с узором в виде плюща. Мужчины в черном, женщины в зеленом и алом… Нарисованные на потолке деревья нависали над головой. Адам был напряжен и измучен. Он находился одновременно здесь и где-то еще. Всё было ненастоящее, кроме него и Ганси.
Перед ними стояла женщина, которая только что разговаривала с матерью Ганси. Все, кто останавливал Ганси, только что разговаривали с его матерью, или пожимали ей руку, или видели, как она движется между одетыми в черное гостями. Это была затейливая политическая пьеса, в которой его мать играла роль любимого, но редко встречающегося привидения: каждый когда-то видел ее, но никто в точности не знал, где она находилась в данный момент.
– Ты так вырос с тех пор, как мы виделись в последний раз, – произнесла женщина. – Тебе, наверное, уже почти…
И в этот момент, в попытке угадать возраст Ганси, она замялась. Адам знал, что она ощутила в его друге ту самую инаковость – Ганси одновременно казался юным и старым. То ли он только что появился, то ли был всегда.
Она спаслась, взглянув на Адама. Быстро прикинув его возраст, женщина предположила:
– Семнадцать? Восемнадцать?
– Семнадцать, мэм, – добродушно отозвался Ганси.
И ему стало семнадцать, как только он это сказал. Конечно, Ганси было семнадцать, не больше. На лице женщины появилось нечто вроде облегчения.
Адам ощутил давление засахаренных ветвей над головой; справа он заметил свое отражение в зеркале с золотой рамой и вздрогнул. На секунду он показался себе каким-то не таким.
Ему не мерещилось. «Нет, нет. Не здесь, не сейчас».
Он посмотрел еще раз и увидел нормальное отражение. Ничего странного. Пока.
– Я, кажется, читала, что ты продолжаешь искать те средневековые драгоценности, – сказала женщина.
– Вообще-то я ищу целого короля, – ответ Ганси, перекрывая звуки скрипки (на самом деле их было три; последний собеседник сообщил, что на банкете играют учащиеся Института Пибоди
[2]). Струны дрожали, как будто звук исходил из-под воды. – Одного валлийского правителя пятнадцатого века.
Женщина восторженно засмеялась. Она не расслышала и решила, что Ганси пошутил. Он тоже засмеялся, как будто в самом деле пошутил, и неловкость, которая могла возникнуть, быстро развеялась.
Адам сделал мысленную пометку.
И вот наконец появилась миссис Ганси; она замаячила в поле его зрения, как материализовавшаяся мечта. Как и ее сын, она обладала природной красотой – как может быть красив только человек, у которого всегда были и есть деньги. Казалось логичным, что в ее честь устроили целый праздник. Она была достойной королевой вечера.
– Глория, – сказала миссис Ганси, – какое очаровательное ожерелье. Ты, конечно, помнишь моего сына Дика?
– Ну конечно, – отвечала Глория. – Он стал такой высокий. Скоро, наверное, ты поедешь в колледж?
Обе повернулись к нему, ожидая ответа. Скрипки запели тоном выше.
– Да, но…
И вдруг Ганси запнулся. Он не то чтобы замолчал, просто не смог плавно перейти от темы к теме. Адам только-только успел заметить брешь – и тут же Ганси сказал:
– Извините, я, кажется, увидел знакомого.
Адам вопросительно взглянул на него. Ответный взгляд Ганси был сложен: нет, не всё в порядке, но поделать ничего нельзя. Адам испытал короткую и беспощадную радость от того, что эта публика добралась и до нервов Ганси. Как же он ее ненавидел.
