– О… Я правда вижу кое-кого. Извините, я вас покину, – сказал Ганси с безупречной вежливостью. – Простите. Но я оставляю вам… миссис Элджин, это мой друг Адам Пэрриш. У него интересные мысли о правах туристов. Вы в последнее время об этом не думали?
Адам попытался припомнить, когда они с Ганси в последний раз говорили о правах туристов. Он почти не сомневался, что эта дискуссия произошла за остывшей пиццей и была как-то связана с тем, что досмотровые сканнеры в аэропортах поджаривают мозговые клетки регулярных пассажиров. Но теперь, увидев Ганси за работой, Адам понял, что тот способен превратить это в политический вопрос, как раз по зубам миссис Ганси.
– Не думала, – ответила Глория Элджин, явно потрясенная тем, насколько Ганси был Ганси. – В последнее время мы летаем частными рейсами. Но я охотно послушаю.
Когда она повернулась к Адаму, Ганси растворился в толпе.
Несколько секунд Адам молчал. Он отличался от Ганси, он не умел очаровывать, он был самозванцем с бокалом поддельного шампанского в изящной руке, состоявшей из пыли. Он посмотрел на миссис Элджин. Она взглянула на него сквозь ресницы.
И тут внезапно Адам понял, что пугает ее. Стоя тут в своем непроницаемом костюме с пламенеющим галстуком, юный, широкоплечий, чистенький, он участвовал в том же странном алхимическом процессе, что и Ганси. Возможно, впервые в жизни собеседник, глядя на него, ощущал силу.
Адам попытался призвать себе на помощь магию, которую творил на его глазах в тот вечер Ганси. В голове у него всё мешалось от этой блестящей компании, от блеска на дне бокала, от сознания того, что именно таким будет его будущее, если он не промахнется.
он был в лесу, и его преследовал шепот
не здесь
Адам спросил:
– Может быть, сначала еще шампанского?
Лицо миссис Элджин расплылось от удовольствия, когда она протянула Адаму бокал.
«Разве ты не знаешь?» – подумал Адам. По крайней мере он сам еще чувствовал запах машинного масла от своих рук. «Разве не видишь, кто я?»
Но эта стая павлинов была слишком занята глупостями, чтобы заметить, что их дурачат.
Адам не помнил, почему оказался здесь. Галлюцинация смешала призрачных гостей с настоящими.
«Это Агленби, – думал он, отчаянно пытаясь нащупать опору. – Вот что случается с Агленби в реальном мире. Вот как ты используешь образование, ради которого лез из кожи вон. Вот что получается на выходе».
И вдруг по комнате пронеслось электрическое жужжание. Все лампы потускнели и затрещали. Звон бокалов затих. Свет вспыхнул – а потом погас полностью.
Это было на самом деле?
«Не сейчас».
Солнце уже село, и комната казалась тесной и темно-коричневой. Окна превратились в размытые серые квадраты. Запахи были странно отчетливыми – сирень, средство для чистки ковров, корица, плесень. Комнату наполнял бессловесный шорох скотного двора.
И во время этой краткой паузы, в потрясенной тишине, которую не заполняли ни гул голосов, ни работа электроприборов, в темноте звонко зазвучала песня. Ясная древняя мелодия, которую выводил хор женских голосов. Чистая и тонкая, постепенно превращавшаяся из ниточки в реку звука. И Адам почти сразу понял, что поют не по-английски.
Rex Corvus, parate Regis Corvi.
Адам почувствовал себя наэлектризованным от макушки до пят.
Где-то в темноте Ганси тоже ее слышал. Адам буквально чувствовал, как Ганси ее слышит. Эти голоса были правдивы, как ничто иное. Адам сразу вспомнил, что такое чувствовать себя настоящим, быть настоящим… быть Адамом, а не «моим другом, Адамом Пэрришем, дайте ему свою карточку». С ума сойти, какая огромная разница лежала между тем и другим.
Свет снова вспыхнул. Опять потекли разговоры.
Но какая-то часть Адама по-прежнему оставалась там, во мраке.
– Это был испанский? – спросила Глория Элджин, прижав руку к горлу.
Адам увидел у нее на подбородке границу макияжа.
– Латынь, – ответил он, ища в толпе лицо Ганси. Сердце по-прежнему бешено билось. – Это была латынь.
«Король Воронов, дорогу Королю Воронов».
– Забавно, – сказала Глория Элджин.
Оуэна Глендауэра называли королем воронов. Было много легенд об этом человеке, знавшем язык птиц. Много легенд о воронах, нашептывавших ему секреты.
– Наверное, напряжение упало, – ответил Адам.
Визитки в его кармане казались никому не нужными. Он по-прежнему искал взглядом единственную пару глаз, которая имела для него значение. Куда делся Ганси?
– Все кондиционеры включены одновременно…
– Да, наверное, – с облегчением сказала Глория Элджин.
Вокруг продолжались негромкие разговоры. «А у этих ребят из Пибоди интересное чувство юмора! Я, пожалуй, съем еще креветку. Что вы сказали? И что вы сделали, когда мрамор треснул?»
Ганси стоял в другом конце комнаты. Он поймал взгляд Адама и удержал его. Хотя свет горел, а странные голоса давно затихли, Адам по-прежнему ощущал под собой мощь пробужденной силовой линии, тянувшейся до самой Генриетты. Эта блестящая толпа уже забыла о случившемся, но только не Адам. И не Ганси. Они были единственными живыми существами здесь.
Адаму хотелось крикнуть: «Ты видишь? Вот почему я принес жертву».
Именно так он и собирался найти Глендауэра.
34
В старом «Камаро» пахло асфальтом и желанием, бензином и мечтами. Ронан сидел за рулем, не сводя глаз с ночной улицы. Фонари, стоявшие вдоль дороги, рассекали лучами радиоактивно-оранжевый капот. По обе стороны тянулись пустые парковки автосалонов, зловещие и молчаливые.
Ронан был голоден, как ночь.
От висевшего над перекрестком светофора приборная панель становилась зеленой, желтой, красной. В треснутом зеркальце со стороны пассажирского сиденья появилось встревоженное лицо Ноя. Он оглянулся в поисках копов. Ронан оскалил в зеркальце зубы.
– Приятно тебя видеть, Ной, – сказал он, чувствуя стук своего сердца и движение крови по венам. – А я тут уже некоторое время.
«Я это сделал, – подумал Ронан. Ключи в замке зажигания побрякивали друг о друга. – Я это сделал».
Кавински, естественно, запаздывал. Как он любил говорить, время – деньги; хотя ему вполне хватало того и другого, он, тем не менее, не брезговал воровством.
– Я пытался, – сказал Ной. И добавил: – Не хочу видеть, как ты умрешь.
Не ответив, Ронан потер пальцем вылинявшие цифры на рычаге переключения передач. Стук мотора отдавался в ногах сквозь педали. Если что-нибудь в этой машине и было предназначено для удобства, за сорок лет использования от комфорта не осталось и следа. Поясница липла к потрескавшемуся виниловому сиденью. Часы не работали, зато работал тахометр. Из вентиляции неохотно лилась слабая струйка воздуха, поршни адски стучали. Мотор исполнял самую громкую на свете симфонию и медленно разваливался на части под капотом. Спидометр был пронумерован вплоть до 140. Просто безумие. Машина была опасная… и быстрая.
