– Золотая рыбка, – сказал Кавински.
«Невозможно заменить».
Но эти… были точно такими же. Десятки – теперь Ронан видел, что «Мицубиси» стояли как минимум в два ряда – десятки одинаковых машин. Впрочем, они получились не вполне одинаковыми. Чем внимательней Ронан приглядывался, тем больше различий замечал. Там чуть больше крыло. Там нарисован летящий дракон. У той какие-то странные фары, занимающие весь передний капот. У некоторых вообще не было фар, просто гладкий металл на их месте. Одни чуть повыше, другие подлиннее. Третьи с двумя дверцами. Четвертые без единой.
Кавински добрался до конца первого ряда и повернул к следующему. Здесь, должно быть, стояло больше сотни машин.
Невозможно.
У Ронана сжались кулаки. Он сказал:
– Кажется, я не единственный с повторяющимися снами.
Потому что, разумеется, все эти «Мицубиси» взялись из головы Кавински. Как поддельные водительские права, как кожаные шнурки, которые он вручил Ронану. Как невероятные фейерверки, которые Кавински запускал каждый год на Четвертое июля, как все подделки, которыми он славился в Генриетте.
Он тоже был Грейуорен.
Кавински нажал на тормоз. Белый «Мицубиси» в мире белых «Мицубиси». Каждая мысль в голове Ронана превратилась в осколок света – и ускользала прежде, чем он успевал ее удержать.
– Я же тебе говорил, – произнес Кавински. – Простое решение.
Ронан негромко отозвался:
– Машины. Целая машина…
Он даже не думал, что это возможно. Ронан никогда и не пытался вынести из сна нечто большее, чем ключи от «Камаро». Он понятия не имел, что есть кто-то еще, кроме его самого и Ниалла Линча.
– Нет. Мир, – сказал Кавински. – Целый мир.
38
После того как вечеринка утихла, Ганси осторожно спустился вниз по задней лестнице, избегая родных. Он не знал, где Адам – предполагалось, что тот будет ночевать в прежней комнате Ганси (а маминым гостям отдали все остальные свободные спальни), – и не пошел его искать. Ганси должен был спать на кушетке, но он знал, что сегодня сна не будет. Поэтому он тихонько вышел в сад.
Со вздохом Ганси присел на край фонтана. В этом английском саду было много чудес и тонкостей, но все они терялись в темноте. В воздухе густо пахло самшитом, гардениями и китайской едой. Но видел он только белые сонные цветы.
Душа казалась обнаженной и израненной.
Ему было нужно поспать – тогда этот день закончился бы и наступил новый. Ему было нужно отключить воспоминания, чтобы не проигрывать постоянно в памяти ссору с Адамом.
«Он меня ненавидит».
Ганси хотел оказаться дома, но дом был не здесь.
Он слишком измучился, чтобы понять, что разумно, а что нет. И тогда он позвонил Блу.
– Алло?
Он закрыл глаза. От одного лишь звука ее голоса с напевным местным акцентом он почувствовал себя неуверенным и надломленным.
– Алло? – повторила Блу.
– Я тебя разбудил?
– А, Ганси. Нет. Я сегодня работала. А у вас уже закончилось?
Ганси лег, прижавшись щекой к бетону скамейки, еще теплому от солнца, и посмотрел из ночного сада на затянутый натриевым облаком рай – Вашингтон. Он переложил телефон к другому уху. Тоска по дому пожирала его.
– Да, временно.
– Прости за шум, – сказала Блу. – У нас, как всегда, зоопарк. А я ем… йогурт и… ну и вот. Так что тебе нужно?
Ганси сделал глубокий вдох.
«Что мне нужно?»
Он вновь увидел лицо Адама. Вспомнил свои ответы. Он не знал, где ошибся.
– Как по-твоему, – начал он, – ты могла бы рассказать мне, что сейчас происходит у вас дома?
– Что? Типа, что делает мама?
У его уха жужжало какое-то крупное насекомое, похожее на реактивный самолет. Оно двигалось на бреющем полете, почти касаясь кожи.
– Или Персефона. Или Калла. Кто угодно. Просто расскажи.
– О, – сказала Блу, и ее голос слегка изменился.
Он услышал, как в трубке скрипнул стул.
– Ну ладно.
И она рассказала. Иногда Блу говорила с набитым ртом, иногда прерывалась, чтобы кому-то ответить, но она рассказывала не торопясь – и полной мерой воздала каждой обитательнице дома. Ганси моргал – всё медленнее. Запах китайской еды пропал, и остался только тяжелый и приятный аромат растительности. Да еще голос Блу в телефоне.
– Вот так? – спросила она наконец.
– Да, – ответил Ганси. – Спасибо.
39
С Серым Человеком происходил какой-то странный химический процесс. Однажды его пырнули отверткой – нержавеющая сталь, яркая синяя рукоятка, – и, влюбившись в Мору Сарджент, он испытывал сходные ощущения. Он ничего не почувствовал, когда отвертка вонзилась ему в бок. Было вполне терпимо, пока его штопали, а он, лежа в постели, смотрел по телевизору «Последнего рыцаря» (гостиница «Арбор пэлэс», местный колорит!). Нет, плохо стало, только когда рана начала заживать. Когда начала отрастать кожа там, где ее не было.
И теперь рваная рана в сердце покрывалась рубцовой тканью, и он чувствовал это постоянно.
Он чувствовал это, когда загрузил новую порцию приборов в «Кремовый Погром». Они ухмылялись ему, подмигивали и чирикали.
Он чувствовал это, когда разрезал подошвы второй пары ботинок и достал оттуда наличные. Деньги ласково зашуршали в руках.
Он чувствовал это, когда подергал дверную ручку винилового особняка Кавински. Передняя дверь открылась без сопротивления. Дом был полон чудес, но Грейуорена среди них не оказалось. Миссис Кавински медленно оторвала щеку от унитаза – ресницы у нее вяло хлопали, из ноздрей текло.
– Я плод вашего воображения, – сказал Серый Человек.
Она кивнула.
Он чувствовал это, когда склонился над «БМВ» Ронана Линча на парковке Монмутской фабрики и проверил идентификационный номер. Обычные номера состояли из семнадцати цифр и указывали, что это за машина и где она была сделана. Но номер «БМВ» состоял лишь из восьми цифр и соответствовал дате рождения Ниалла Линча. Серый Человек пришел в бешеный восторг.
Он чувствовал это, когда позвонил Гринмантл и стал нервно ругаться, что прошло уже столько времени.
– Вы меня слушаете? – спросил Гринмантл. – Или мне нужно приехать самому?
Серый Человек ответил:
– Генриетта и правда уютный городок.
Он чувствовал это, когда вошел в домик приходского священника возле церкви Святой Агнессы и спросил у хозяина, не исповедовались ли братья Линч в чем-нибудь примечательном. Священник издал множество потрясенных звуков, когда Серый Человек протащил его по маленькому кухонному столу, и по круглому кофейному столику, и через автоматическую кормушку, которой пользовались две церковных кошки, Джоан и Димфна.
