– Вы нездоровы, – сказал священник. – Я могу найти того, кто способен вам помочь.
– Мне кажется, – ответил Серый Человек, опуская священника на коробку с новыми молитвенниками, – я уже не нуждаюсь в помощи.
Он чувствовал это, когда все приборы, погруженные в «Кремовую Чуму», светились, как новогодняя елка, мигали, завывали и старались что было сил. Когда это случилось впервые, Серый Человек подумал: «Да. Да, именно такое ощущение».
А потом он вспомнил, зачем приехал сюда.
Лампочки горели, датчики работали, сигналы выли.
Это была не проверка связи.
Медленно и неумолимо приборы вывели его из города – и вознаградили еще более высокими показаниями. Серый Человек чувствовал это даже теперь, в неизбежности своей погони за сокровищем. То и дело приборы притихали, экраны едва мерцали. А потом, когда он уже начинал подозревать, что паранормальная активность свернулась насовсем, заведя его в тупик, приборы вновь взрывались светом и звуком, ярче прежнего.
Это была не проверка связи.
Серый Человек неуклонно приближался к Грейуорену.
Он это чувствовал.
40
В одиннадцать часов утра Ганси получил от Ронана несколько сообщений. Первое представляло собой фотографию. Крупный кадр той части тела Ронана, которую раньше он никогда не видел. К ней был привязан ирландский флаг. Ганси доводилось видеть и более карикатурные проявления национализма, но редко.
Послание пришло в разгар чаепития. Осовелый после скверного сна на кушетке, отупевший от чопорных светских разговоров, которые велись вокруг, преследуемый воспоминаниями о ссоре с Адамом, Ганси не сразу понял глубинный смысл этой фотографии. Понимание забрезжило, когда пришла новая эсэмэска.
лучше я сам тебе скажу. я разбил кабана
И Ганси вдруг полностью проснулся.
но не беспокойся чувак у меня все под контролем привет маме от меня
Ронан отлично рассчитал время. Ганси унаследовал от матери искреннюю нелюбовь к выказыванию сильных чувств на публике («Лица окружающих тебя людей, Дик, – это зеркала… стремись к тому, чтобы они всегда отражали улыбку»); получив эту новость в окружении изящного фарфора и смеющихся дам за пятьдесят, он успел понять, как на нее реагировать.
– Всё хорошо? – поинтересовалась сидевшая напротив женщина.
Ганси хлопнул глазами.
– О. Да, спасибо.
Не существовало обстоятельств, при которых он ответил бы на ее вопрос как-то иначе. Разве что если бы умер какой-нибудь близкий родственник. Или если бы Ганси оторвали руку.
Возможно.
Приняв поднос с сэндвичами от женщины, сидевшей справа, чтобы передать его соседке слева, Ганси задумался, не проснулся ли еще Адам. Он подозревал, что тот всё равно не спустится, даже если уже не спит.
В его памяти возник образ Адама, швыряющего безделушки со столика на пол.
– Какие восхитительные сэндвичи, – сказала дама справа даме слева.
Ну или она обращалась к Ганси.
– Это из «Клариссы», – машинально ответил он. – Огурцы местные.
«Ронан взял мою машину».
В тот момент воспоминания о Ронане и его подлой улыбке не так уж отличались от воспоминаний об аналогично мерзкой ухмылке Джозефа Кавински. Ганси напомнил себе, что разница существенна. Ронан страдал; Ронану можно было помочь; у Ронана оставалась душа.
– Мне так нравится движение в поддержку местной продукции, – сказала дама справа, обращаясь к даме слева. Ну, или к Ганси.
Ронан обладал обаянием. Просто оно крылось глубоко внутри.
Очень глубоко.
– Такой свежий вкус, – ответила дама слева.
Ганси знал, что происходило по ночам в пятницу, когда «БМВ» Ронана возвращался, распространяя запах сгоревших тормозных колодок. И он не без причины взял с собой ключи от «Камаро», когда уехал. Поэтому не стоило удивляться.
– Основные достоинства заключаются в сокращении количества топлива и снижении цен на перевозку, – сказал Ганси, – поскольку расходы, конечно, возлагаются на потребителя. И отражаются на окружающей среде.
Что это значило – «разбил»?
Мозг Ганси был перегружен. Он чувствовал, как нейроны убивают друг друга.
– Впрочем, стоит задуматься о грузчиках и перевозчиках, которые теряют работу, – продолжала женщина справа. – Передайте мне сахар, пожалуйста.
«Привет маме»?
– Я полагаю, что местная инфраструктура, вынужденная сама перерабатывать и продавать свою продукцию, сведет потерю рабочих мест к нулю, – сказал Ганси. – Самая большая проблема в данном случае – приучить потребителей к сезонности продуктов, которые они привыкли потреблять круглый год.
«Разбил».
– Вероятно, ты прав, – сказала дама слева. – Хотя мне действительно нравится есть персики зимой. Я тоже возьму сахару, если можно.
Он передал миску с комковатыми коричневыми кусочками сахара от дамы справа даме слева. По ту сторону стола Хелен энергичными жестами указывала на молочник в форме восточной лампы. Она была свежа как роза.
Подняв голову, сестра перехватила взгляд Ганси, вытерла уголки рта салфеткой, что-то сказала собеседнику и встала. Она покосилась на брата, а потом на дверь, ведущую на кухню.
Ганси извинился и вышел. Кухня была единственной частью дома, которую за последние двадцать лет не постигли обновления; там всегда царил полумрак и слабо пахло луком. Ганси остановился у кофемашины. У него немедленно возникло смутное воспоминание об их великосветской матери, которая совала термометр от кофемашины ему под язык, чтобы проверить, нет ли жара.
Время утратило смысл.
За Хелен захлопнулась дверь.
– Что? – негромко спросил он.
– У тебя был такой вид, как будто ты потратил последний счастливый билет.
Ганси прошипел:
– В каком смысле?
– Не знаю. Я как раз пыталась понять.
– Зачем? Не вижу смысла. И потом, у меня много счастливых билетов. Целая куча.
Хелен поинтересовалась:
– Что это было за сообщение?
– Небольшой перерасход счастья.
Улыбка старшей сестры сделалась шире.
– Видишь, все-таки смысл есть. Ну, тебе надо было выбраться из-за стола или не надо?
Ганси слегка наклонил голову в знак согласия. Брат и сестра хорошо друг друга знали.
– Всегда пожалуйста, – сказала Хелен. – Дай знать, если совсем исчерпаешь кредит.
– Честное слово, я сомневаюсь…
– А я думаю, в этом есть потенциал, – перебила она. – Теперь извини, мне надо вернуться к мисс Капелли. Мы беседуем о синдроме космической адаптации и об эффекте Кориолиса. Помни, чего лишаешься.
