Ричард Ганси Второй всё слышал.
– К югу от Пентагона! Пятнадцать миль отсюда.
Ганси указал на дорогу, но отец уже следил за приближавшимися машинами, чтобы развернуться. Когда он выехал на шоссе, вечернее солнце ударило прямо в ветровое стекло, моментально ослепив обоих. Они одновременно вскинули руку, чтобы заслонить глаза.
– Мы едем, – сказал Ганси в телефон.
«Всё будет в порядке».
– Ему, возможно, нужен врач.
– Он пострадал?
Женщина помедлила.
– Не знаю.
Не всё было в порядке. Адам абсолютно ничего не сказал Ганси. Ни когда лежал, свернувшись, на заднем сиденье машины. Ни пока сидел за кухонным столом, а Марго варила ему кофе. Ни после разговора по телефону с доктором, одним из старинных друзей семьи Ганси.
Ничего.
Он всегда умел сражаться намного дольше остальных.
Наконец он встал перед родителями Ганси, вздернув подбородок и отведя глаза, и сказал:
– Простите, что заставил волноваться.
Потом Адам заснул, сидя на той же кушетке. Без всяких предварительных совещаний семья Ганси полностью переместилась в кабинет наверху, за пределы слышимости. Хотя некоторые дела пришлось отменить, а Хелен опоздала на рейс в Колорадо, никто не упомянул о причиненных неудобствах. И они собирались молчать о них впредь. Потому что были Ганси.
– Что сказал врач? – спросила миссис Ганси, сидя в кресле, в котором днем спала Хелен.
В зеленом свете, который лился сквозь абажур стоявшей рядом лампы, она напоминала Хелен, иными словами – и Ганси тоже, и немножко – своего мужа. Все Ганси отчасти походили друг на друга, как собака начинает походить на хозяина, и наоборот.
– Перемежающаяся глобальная амнезия, – ответила Хелен.
Она слушала телефонный разговор и последующие обсуждения с огромным интересом. Хелен обожала забираться в чужие жизни и возиться там с ведром и лопаткой, возможно в старомодном полосатом купальном костюме с длинными рукавами и штанинами.
– Приступы длительностью от двух до шести часов. Ничего не помнит до самой последней минуты. Но жертвы… так выразился Фоз, а не я – как правило, в процессе понимают, что время идет.
– Ужасно звучит, – сказала миссис Ганси. – И бывают ухудшения?
Хелен что-то порисовала огрызком карандаша.
– Видимо, нет. У некоторых приступ случается раз в жизни. Другие страдают от них постоянно, как от мигрени.
– Это связано со стрессом? – поинтересовался Ричард Ганси Второй.
Хотя он почти не знал Адама, но волновался глубоко и искренне. Адам дружил с его сыном, а следовательно, обладал неотъемлемой значимостью.
– Дик, ты не знаешь, из-за чего он мог волноваться?
Было ясно, что родственники вознамерились решить эту проблему, прежде чем отпустить Ганси с Адамом обратно в Генриетту.
– Он только уехал из дома, – объяснил Ганси.
Он чуть не обмолвился про трейлер, но ему не хотелось думать, как родители к этому отнесутся. На пару секунд он задумался, а потом добавил:
– Отец бил его.
– Господи, – произнес мистер Ганси. – И почему этим людям позволяют размножаться?!
Ганси молча посмотрел на отца. Долгое время все молчали.
– Ричард… – с упреком сказала мать.
– И где он теперь живет? – спросил отец. – У тебя?
Он не знал, какую боль и почему вызывал этот вопрос.
Ганси покачал головой.
– Я его звал. Но он снимает комнату в Святой Агнессе… местной церкви.
– Это законно? У него есть машина?
– Адаму скоро будет восемнадцать. И – нет.
– Было бы лучше, если бы он жил с тобой, – заметил Ричард Ганси Второй.
– Он не согласится. Просто не согласится. Адам всё делает сам. Он не примет никакой благотворительности. Он подрабатывает в трех местах, чтобы платить за учебу.
На лицах родственников читалось одобрение. Семье в целом нравились обаяние и смелость и образ Адама Пэрриша, человека, который добился успеха своими силами, весьма ей импонировал.
– Но ему нужна машина, – сказал мистер Ганси. – Разумеется, так будет удобнее. Не можем ли мы дать Адаму некоторую сумму на покупку машины?
– Он не возьмет.
– Но если мы предложим…
– Он не возьмет. Клянусь, не возьмет.
Они долго думали; в это время Хелен выводила свое имя огромными буквами, отец листал «Краткую энциклопедию гончарного искусства», мать рассеянно искала в Интернете «перемежающуюся глобальную амнезию», а Ганси подумывал, не забросить ли вещи в машину и не уехать ли прочь как можно скорее. Очень тихий и очень эгоистичный голос в душе шепнул: «Что будет, если ты бросишь его здесь? Если заставишь добираться обратно самому? Если именно ему в кои-то веки придется звонить тебе и извиняться?»
Наконец Хелен сказала:
– Может быть, я отдам Адаму свою старую машину? Ту, побитую, которую я пожертвую на запчасти, если он ее не возьмет. Он избавит меня от заботы вызывать эвакуатор!
Ганси нахмурился.
– Которую?
– Разумеется, я ее приобрету, – ответила Хелен, рисуя пятидесятифутовую яхту. – И скажу, что это моя.
Старшим Ганси идея понравилась. Миссис Ганси тут же взялась за телефон. Осуществление этого плана заметно подняло им настроение. Ганси казалось, что одной машины недостаточно, чтобы избавить Адама от стресса, но, по правде говоря, тому правда надо было на чем-то ездить. И если Адам действительно купится на байку Хелен, все останутся довольны.
Ганси не мог выгнать из головы образ Адама на обочине шоссе. Он шагал, шагал, шагал… забывая, что делает, но не силах остановиться. Адам не смог вспомнить номер Ганси, даже когда кто-то остановился рядом, чтобы помочь.
«Мне не нужна твоя мудрость, Ганси».
А значит, он ничего не мог исправить.
43
– Так, принцесса, – сказал Кавински, протягивая Ронану упаковку пива. – Покажи, на что ты способен.
Они вернулись на поле. Оно было расплывчатым, блестящим, осовелым от жары. Подходящее место для волшебной математики. Сотня белых «Мицубиси». Двадцать поддельных водительских прав. Двое их.
Один день.
Два? Три?
Время не имело значения. Оно ни к чему не относилось. Они измеряли его снами.
В первом была всего лишь ручка. Ронан проснулся под ледяной струей из кондиционера, на пассажирском сиденье, прижимая к груди неподвижными пальцами тонкую пластмассовую ручку. Как всегда, он парил над собой – парализованный созерцатель собственной жизни. Из динамиков лилось нечто добродушное, оскорбительное и болгарское. Кусачие мушки безнадежно липли на ветровое стекло снаружи. На Кавински были солнечные очки в белой оправе, потому что он не спал.
