Всю осень, после того как Ронан и Ганси подружились, и всё лето, накануне появления Адама, одну половину свободного времени они посвящали поискам Глендауэра, а другую – вытаскиванию барахла со второго этажа. Пол там был завален хлопьями облупившейся краски. Провода свисали с потолка, как лианы. Облупленная фанера загораживала чудовищные столы эпохи ядерной войны. Парни жгли мусор на заросшей парковке, пока копы не велели им прекратить, а потом Ганси объяснил полицейским ситуацию, и они вылезли из машины, чтобы помочь. В те времена это удивляло Ронана: он еще не понял, что Ганси убедил бы даже солнце остановиться и дать ему немного времени.
Они несколько месяцев занимались Глендауэром и Монмутской фабрикой. На первой неделе июня Ганси обнаружил безголовую статуэтку птички, у которой на животе было по-валлийски вырезано слово «король». На второй они установили на втором этаже, рядом с туалетом, холодильник. На третьей кто-то убил Ниалла Линча. На четвертой Ронан переехал на Монмутскую фабрику.
Поставив на место картонное крыльцо, Ганси спросил:
– А какая была первая вещь, которую ты вынес? Ты всегда знал, что это будет?
Ронану было приятно, что его спросили.
– Нет. В первый раз это оказался букет цветов.
Он помнил тот сон – загадочный старый лес, синие, как ткань, цветы, растущие в тени… Он шел среди шепчущих деревьев со своим неизменным призрачным спутником, а затем ощутил чье-то огромное незримое присутствие, внезапное, как грозовая туча. Ронан, опустошенный ужасом и уверенностью, что этой чуждой силе нужен он и только он, ухватился за первое, что подвернулось под руку, прежде чем его оторвало и подняло.
Проснувшись, он обнаружил в руке пригоршню сочных синих цветов, которых раньше никогда не видел. Теперь Ронан пытался описать Ганси их неправильные тычинки, мохнатые лепестки. Их невозможность.
Даже ему он не мог всецело передать радость и ужас той минуты. Мысль, от которой колотилось сердце: «Я такой же, как мой отец».
Пока Ронан говорил, Ганси сидел с полузакрытыми глазами, повернувшись в ночь. На его бездумном лице читалось то ли удивление, то ли боль; у Ганси эти чувства часто смыкались.
– Тогда это была случайность, – заметил он и закрыл тюбик с клеем. – А теперь ты можешь делать это намеренно?
Ронан не знал, как быть – преувеличить свою силу или подчеркнуть сложность процесса.
– Иногда я могу выбирать, что принести. Но не могу выбрать, о чем видеть сон.
– Расскажи, на что это похоже, – попросил Ганси и полез в карман за мятой.
Он положил листок на язык и продолжал:
– Проведи меня через процесс. Что происходит?
В окрестностях мусорной корзинки послышался звук рвущейся бумаги, это Бензопила, к своему полному удовлетворению, раздирала большой конверт.
– Во-первых, – сказал Ронан, – надо выпить пива.
Ганси устремил на него испепеляющий взгляд.
По правде говоря, Ронан сам не очень хорошо разбирался в нюансах. Это совершенно точно было связано с тем, КАК он засыпал. В нетрезвом виде сны казались податливее. Меньше туго натянутой тревоги, больше мягкости. Они поддавались осторожным манипуляциям – до тех пор, пока внезапно не обрывались.
Он собирался именно так и сказать, но вдруг с языка у него сорвалось:
– Они в основном на латыни.
– Что?
– Так всегда было. Я даже не знал, что это латынь, пока не подрос.
– Ронан, для этого нет никаких причин, – строго сказал Ганси, как будто тот швырнул игрушку на пол.
– Знаю, Шерлок. Но тем не менее.
– Во сне ты думаешь на латыни? Или на ней разговаривают другие? Я, например, говорю на латыни, когда ты видишь меня во сне?
– Да-а, детка, – с огромным удовольствием ответил Ронан.
Он расхохотался так, что Бензопила перестала драть бумагу и пришла убедиться, что он не умер.
Иногда ему снился и Адам, мрачный, изящный, полный безыскусного презрения к неуклюжим попыткам Ронана наладить контакт.
Ганси повторил:
– Во сне я говорю на латыни?
– Чувак, ты и в реале ее знаешь. Это некорректная постановка вопроса. Ну да, и ты тоже. Но обычно это разные незнакомые люди. Или надписи… надписи на латыни. И деревья на ней говорят.
– Как в Кабесуотере.
Да, как в Кабесуотере. Хорошо знакомом Кабесуотере, хотя Ронан уж точно не бывал там раньше минувшей весны. И все-таки, когда он пришел туда впервые, ему показалось, что это давно забытый сон.
– Совпадение, – произнес Ганси, потому что это не было совпадением и потому что он должен был это сказать. – А что бывает, когда ты чего-то хочешь?
– Если я чего-то хочу, я должен, типа, хорошо это сознавать. Почти бодрствовать. И хотеть надо очень сильно. А затем надо взять и…
Ронан уже собирался привести в пример ключи от «Камаро», но затем раздумал.
– То, что желаешь взять, нужно держать не как во сне, а как что-то настоящее.
– Не понимаю.
– Я не могу притвориться, что держу это. Надо держать на самом деле.
– Всё равно не понимаю.
Ронан тоже, но он не знал, как объяснить по-другому. Несколько секунд он молчал и думал. Стояла тишина, не считая Бензопилы, которая вновь принялась потрошить труп конверта.
– Наверно, это как рукопожатие, – наконец сказал Ронан. – Ты знаешь, что сейчас человек протянет тебе руку, и он ее протягивает; и хотя раньше ты никогда с ним не встречался, но за секунду до прикосновения угадываешь, потная она или нет. Вот как-то так.
– Иными словами, ты не можешь объяснить.
– Я только что объяснил!
– Нет, ты использовал существительные и глаголы в интересном, но нелогичном сочетании.
– Я объяснил, – настаивал Ронан так яростно, что Бензопила захлопала крыльями, не сомневаясь, что ей грозит беда. – Это кошмар, чувак… тебе снится, что тебя укусили, а когда просыпаешься, у тебя болит рука. Вот так.
– О, – произнес Ганси. – Правда болит?
Иногда, когда он выносил нечто из сна, им двигал настолько неразумный порыв, что реальный мир несколько часов после пробуждения казался бледным и высушенным. Иногда он долго не мог владеть руками. Иногда Ганси находил Ронана и думал, что тот пьян. Иногда он действительно был пьян.
– Это значит «да»? И вообще, что это такое? – Ганси взял деревянный ящик.
Когда он повернул колесико, одна из кнопок на другой стороне вдавилась.
– Головоломка.
– И что это значит?
– Блин, а я знаю? Так она называлась во сне.
Ганси посмотрел на Ронана поверх очков.
