Калла убрала руку, которую вытянула, чтобы коснуться татуировки Ронана – в том месте, где рисунок нырял под воротник. Ронан лишь слегка повернулся, глядя туда, где секунду назад были ее пальцы.
Комната как будто опустела. Ронан был на голову выше, но рядом с ней казался юным, как долговязый лесной кот, еще не набравший вес. А Калла была львицей.
Она прошипела:
– Кто ты такой?
Блу застыла, увидев улыбку Ронана. В ней ощущалась страшная пустота.
– Ронан? – беспокойно спросил Ганси.
– Я подожду в машине.
Без дальнейших объяснений Ронан вышел, захлопнув дверь с такой силой, что на кухне зазвенела посуда.
Ганси с упреком взглянул на Каллу.
– У него умер отец.
– Знаю, – ответила Калла.
Ее глаза превратились в щелочки.
Голос Ганси звучал достаточно искренне, чтобы, миновав вежливость, перейти к грубости.
– Я не знаю, как вы это выяснили, но, по-моему, мерзко говорить человеку такие вещи.
– Человеку? По-моему, змее, – прорычала Калла. – Зачем же вы тогда пришли, если полагаете, что мы не способны сделать то, за что просим деньги? Он попросил конкретики – он ее получил. Извините, если ничего миленького не получилось.
– Калла, – произнесла Мора, и в ту же секунду Адам сказал:
– Ганси…
Он пробормотал что-то на ухо другу и откинулся на спинку. Ганси шевельнул челюстью. Блу увидела, как он вновь превратился в Пижона с Мобильником; до сих пор она не осознавала, что Ганси был другим. Блу пожалела, что обращала на него слишком мало внимания. В противном случае она могла бы понять, чтó в нем изменилось.
Ганси сказал:
– Извините. Ронан слишком прямолинеен, и, честно говоря, он не очень хотел сюда ехать. Я вовсе не подразумевал, что вы не настоящие экстрасенсы. Мы можем продолжать?
Блу подумала: он говорит как старик. И так формально держится по сравнению со своими приятелями. Что-то в нем приводило ее в замешательство; сходные ощущения вызывал у Блу Ронан. Рядом с Ганси она чувствовала себя столь бесконечно иной, что ей как будто приходилось оберегать от него свои эмоции. Блу не мог нравиться Ганси; или дело было не в нем, а в том, что заключалось во всех троих, – в том, что заглушило дар Моры и до краев наполнило комнату, грозя захлестнуть Блу.
– Всё нормально, – сказала Мора, хотя при этих словах она и взглянула на разгневанную Каллу.
Когда Блу подошла к Ганси, то мельком заметила стоявшую возле дома машину – невероятного оранжевого цвета, того оттенка, в который Орла не отказалась бы накрасить ногти. Блу ожидала от ученика Агленби чего-то другого – они предпочитали блеск новизны, а эта машина обладала блеском старины, но, тем не менее, она явственно принадлежала Вороненку. Блу вдруг показалось, что она падает – всё происходило слишком быстро, чтобы она успела что-то понять. В этих парнях было нечто странное и запутанное – такое же, как забытая в «Нино» тетрадь. Их жизни представляли собой паутину, и Блу каким-то образом, совершив нечто, запуталась в ней. Крылось ли это нечто в прошлом или предстояло в будущем – неважно. В этой комнате, в присутствии Моры, Каллы и Персефоны, время словно шло по кругу.
Она остановилась перед Ганси. С такого расстояния Блу вновь ощутила запах мяты, и у нее неровно забилось сердце.
Ганси посмотрел на раздвинутые веером карты в руках у Блу. Она увидела его склоненные плечи и затылок и с пронизывающей остротой припомнила призрак на церковном дворе – дух мальчика, в которого боялась влюбиться. Та тень ничуть не напоминала высокомерного, непринужденного, самоуверенного Вороненка, сидевшего перед ней.
«Что с тобой происходит, Ганси? – подумала Блу. – Когда ты стал таким?»
Ганси посмотрел на нее, и между бровей у него появилась морщинка.
– Я не знаю, как выбрать. Может быть, ты выберешь сама? Это допустимо?
Краем глаза Блу заметила, что Адам заерзал и нахмурился.
Персефона ответила из-за спины Блу:
– Если ты так хочешь.
– Всё дело в намерении, – добавила Мора.
– Я хочу, – ответил Ганси. – Пожалуйста.
Блу разложила свободно скользившие карты веером на столе. Некоторое время она водила над ними руками. Мора некогда сказала дочери, что правильные карты иногда кажутся теплыми или же рядом с ними ощущаешь покалывание в пальцах. Но для Блу, конечно, все карты были одинаковы. Одна, впрочем, легла чуть дальше остальных – именно ее Блу и выбрала.
Перевернув карту, она издала легкий беспомощный смешок.
На Блу смотрело ее собственное лицо – паж кубков. Как будто кто-то издевался над ней. Но в выборе карты некого было винить, кроме себя.
Увидев карту, Мора произнесла спокойно и отстраненно:
– Не эту. Пусть выберет другую.
– Мора, – мягко произнесла Персефона, но та отмахнулась и повторила:
– Другую.
– А что с этой не так? – спросил Ганси.
– На ней энергия Блу, – сказала Мора. – Она не твоя. Тебе придется вытащить карту самому.
Персефона подвигала губами, но ничего не сказала. Блу вернула карту на место и перетасовала колоду – не так эффектно, как в первый раз.
Когда она протянула Ганси карты, он отвернулся, как будто собирался тащить лотерейный билет, задумчиво провел пальцами по краям карт, выбрал одну, перевернул и показал остальным.
Паж кубков.
Ганси посмотрел на изображение, затем на лицо Блу, и она поняла, что он заметил сходство.
Мора подалась вперед и выхватила у него карту.
– Выбери другую.
– А теперь-то почему? – поинтересовался Ганси. – Что не так с этой картой? Что она означает?
– С ней всё нормально, – ответила Мора. – Просто она не твоя.
Впервые Блу увидела в лице Ганси проблеск подлинного раздражения, и от этого он стал ей чуть симпатичней. Значит, под внешностью Вороненка что-то такое крылось. Ганси быстро выхватил другую карту, явно утомленный этой процедурой. Размашистым жестом он перевернул ее и бросил на стол.
Блу сглотнула.
Мора сказала:
– Это твоя карта.
Там был нарисован черный рыцарь верхом на белой лошади. Забрало шлема было поднято, и из-под него виднелся череп с пустыми глазницами. За спиной у рыцаря заходило солнце, под копытами коня лежал труп.
В ветвях за окнами звучно зашелестел ветер.
– Смерть, – прочел Ганси подпись внизу.
Он, казалось, не был встревожен и удивлен. Он прочитал это слово так, как прочитал бы надпись «яйца» или «Цинциннати».
– Прекрасно, Мора, просто прекрасно, – сказала Калла, плотно переплетя руки на груди. – Ну, теперь ты ее истолкуешь?
