– Вы слышали?
Все, кроме Ноя, покачали головами.
– Я слышал, – к облегчению Ганси, произнес Ной.
Ганси сказал:
– Попроси их повторить.
Ронан попросил.
Шипение раздалось вновь, и на сей раз стало ясно, что это голос, что с самого начала это не было шуршанием листвы. Ганси отчетливо услышал трескучую фразу на латыни. Повторив ее Ронану на слух, он немедленно пожалел, что мало занимался.
– Они говорят, что уже обращались к тебе, но ты не слушал, – сказал Ронан.
Он потер бритый затылок.
– Ганси, ты не шутишь со мной? Ты правда что-то слышишь?
– Думаешь, Ганси настолько хорошо знает латынь? – резко спросил Адам. – Это ведь твоим почерком, Ронан, было написано на камне, что деревья говорят на латыни. Так что замолкни.
Деревья вновь зашипели, и Ганси передал их слова Ронану. Ной поправил один из глаголов, который Ганси недослышал.
Взгляд Ронана метнулся к Блу.
– Они говорят, что рады видеть дочь ясновидящей.
– Меня! – вскрикнула Блу.
Деревья что-то прошипели в ответ, и Ганси повторил.
– Не понимаю, – сказал Ронан. – Еще они рады вновь увидеть… не разберу, чего они говорят. Грейуорен… если это латынь, я такого слова не знаю.
«Ронан, – прошептали деревья. – Ронан Линч».
– Это ты, – удивленно сказал Ганси, чувствуя мурашки. – Ронан Линч. Они называют твое имя. Они рады вновь видеть тебя.
Лицо Ронана ничего не выражало. Все чувства были надежно скрыты.
– Еще раз. – Блу прижала ладони к покрасневшим от холода щекам. Глаза у нее расширились, и в них в полной мере читались трепет и волнение, которые ощущал Ганси.
– Потрясающе. Деревья?.. Потрясающе.
Адам спросил:
– Почему их слышите только вы с Ноем?
Запинаясь – даже в классе он редко говорил на латыни, и странно было превращать в устную речь те мысли, которые он видел написанными в своей голове, – Ганси сказал:
– Hic gaudemus. Gratias tibi… loquere… loque pro nobis.
Он посмотрел на Ронана.
– Как спросить, почему ты их не слышишь?
– Блин, Ганси. Если бы ты был повнимательней на уроках… – Закрыв глаза, Ронан ненадолго задумался. – Cut non te audimus?
Ганси не нуждался в Ронане, чтобы перевести тихий ответ деревьев; он был достаточно прост.
Он произнес вслух:
– Дорога еще не пробудилась.
– Силовая линия? – уточнила Блу.
И с легкой завистью добавила:
– Всё равно это не объясняет, почему только ты и Ной слышите деревья.
Раздался шепот:
– Si expergefacere vis, erimus in debitum.
– Если разбудите линию, мы будем у вас в долгу, – перевел Ронан.
Несколько секунд все молчали, глядя друг на друга. Нужно было многое обдумать. Ведь дело заключалось не просто в том, что деревья говорили с ними, а в том, что они оказались разумными существами, способными следить за их действиями. Это касалось только здешних деревьев или вообще любых? Может, они всегда пытались к ним обратиться?
А еще невозможно было выяснить, злые они или добрые, любят или ненавидят людей. Соблюдают ли правила, способны ли на сочувствие. Ганси подумал: деревья – как пришельцы. Пришельцы, с которыми мы очень долго обращались дурно.
«Будь я деревом, у меня не было бы поводов любить людей».
Чудо произошло. Он столько лет ждал.
Ганси сказал:
– Спроси, не знают ли они, где Глендауэр.
Адам как будто испугался. А Ронан немедленно перевел.
Шипящие голоса ответили не сразу – и Ганси вновь не понадобился перевод.
– Нет, – сказал он.
Что-то в нем напрягалось, напрягалось и напрягалось, пока он не задал этот вопрос. Он думал, от ответа ему станет легче, но не стало. Все смотрели на Ганси, и он не понимал, почему. Возможно, у него было странное выражение лица. Ганси чувствовал, что оно какое-то не такое. Он отвел взгляд от остальных и сказал:
– Очень холодно. Valde frigid. Как отсюда выйти? Пожалуйста. Amabo te, ubi exitum?
Деревья шептали и шипели, и Ганси понял, что ошибся: голос, судя по всему, с самого начала был только один. Подумав об этом, он сразу усомнился, что слышал его наяву. Вполне возможно, что голос звучал лишь в его голове. Это была тревожная мысль, и она отвлекла Ганси. Ной помог ему припомнить ответ деревьев, и Ронан надолго задумался, прежде чем перевести.
– Извините, – сказал он.
Он слишком сосредоточился и, казалось, забыл, что надо выглядеть равнодушно и мрачно.
– Это трудно. Они говорят, что нам нужно вернуться назад во времени. Против… пути. Линии. Они говорят – если мы пойдем обратно вдоль ручья и свернем налево у большого… платана… кажется, так… тогда мы выйдем из леса и найдем дорогу… в наш день. Не знаю. Я местами пропустил, но, кажется… извините.
– Всё нормально, – сказал Ганси, – ты отлично справился.
Понизив голос, он спросил у Адама:
– Как по-твоему, стоит это делать? До меня дошло, что, может быть, не надо им доверять.
Нахмуренный лоб Адама намекал, что эта мысль пришла в голову и ему, однако он ответил:
– А у нас есть выбор?
– Я думаю, надо им поверить, – сказала Блу. – Они узнали меня и Ронана. И на камне не было никаких предостережений. Так ведь?
Она попала в точку. Надпись почерком Ронана, подчеркнуто убедительная – чтобы они не усомнились в ее происхождении, – подсказала им, что нужно заговорить с деревьями, но ни о чем не предупредила.
– Пошли обратно, – сказал Ганси. – Осторожно, не поскользнитесь.
Он произнес громче:
– Gratias. Reveniemus.
– Что ты сказал? – спросила Блу.
Адам ответил вместо него:
– Спасибо. И что мы вернемся.
Указаний, которые получил Ронан, было нетрудно придерживаться. Ручей стал шире, холодная вода медленно текла среди покрытых инеем берегов. Они шли под горку, вниз по течению, и постепенно воздух вокруг нагревался. На ветвях появились редкие красные листья, а когда Блу заметила огромный платан – облупленный бело-серый ствол был таким толстым, что она вряд ли сумела бы обхватить его руками, – они уже оказались в жаркой хватке лета. Листья сделались сочными и зелеными, они двигались и терлись друг о друга с неумолчным шелестом. Даже если голос продолжал звучать, Ганси не мог его расслышать.
– В тот раз мы пропустили лето, – заявил Адам. – Когда шли туда. Мы попали сразу в осень.
