– Что?
«Я ничего не слышу левым ухом».
Мать стояла на крыльце и, прищурившись, смотрела на него и на полицейских. Адам знал, о чем она думала, потому что они много раз об этом говорили. «Ничего не рассказывай им, Адам. Скажи, что упал. Ведь ты отчасти и сам виноват, правда? Мы всё уладим в семейном кругу».
Если Адам выдаст отца, всё рухнет. Если Адам выдаст его, мать никогда его не простит. Если Адам выдаст его, то больше не вернется домой.
На другой стороне двора один из полицейских положил ладонь на затылок Ронана, заставляя его сесть в машину.
Пусть даже Адам ничего не слышал левым ухом, до него отчетливо донесся голос Ронана:
– Чувак, не толкайся. Думаешь, я никогда не ездил в этой штуке?
Адам не мог переселиться к Ганси. Он потратил столько сил, чтобы донести до всех с предельной ясностью: когда он уедет из дома, то на своих собственных условиях. Не на условиях Роберта Пэрриша. Не на условиях Ганси.
Либо на условиях Адама Пэрриша, либо никак.
Адам потрогал левое ухо. Оно было горячим и болезненным на ощупь; в отсутствие слуха, который подсказал бы, что его палец коснулся ушной раковины, он как будто щупал пустоту. Скуление в ухе затихло и сменилось… ничем. Просто ничем.
Ганси спросил: «Это гордость мешает тебе уехать?»
– Ронан защищал меня. – Во рту Адама было сухо, как в окрестных полях.
Полицейский внимательно взглянул на него, а Адам продолжал:
– Защищал от моего отца. Это всё… он натворил. Мое лицо…
Миссис Пэрриш немо смотрела на сына.
Он закрыл глаза. Адам не мог выговорить то, что хотел, глядя на мать. Даже с закрытыми глазами ему казалось, что он падает, что горизонт наклоняется, что голова свешивается набок. У Адама возникло мучительное ощущение, что отец все-таки сумел искорежить в нем нечто критически важное.
И тогда он сказал то, что не решался сказать раньше:
– Я хочу… хочу подать в суд.
37
Пуп скучал по вкусной еде, которую приносит с собой богатство.
Дома родители никогда не готовили – они нанимали шеф-повара, который приходил каждый вечер, чтобы сделать ужин. Повара звали Кэрри. Это была эмоциональная и грозная особа, которая обожала орудовать ножом. Боже, как он скучал по ее гуакамоле.
А сейчас он сидел на обочине у закрытой ремонтной мастерской и ел черствый бургер, который купил в закусочной в нескольких милях от этого места. Первый бургер за семь лет. Пуп не знал, насколько усердно копы будут искать его машину, поэтому он припарковал ее подальше от уличного фонаря, а сам устроился на бордюре, чтобы поесть.
Он жевал, и план начинал обретать форму. Этот план предполагал, что он поспит на заднем сиденье, а утром придумает новый план. Пупом двигала отнюдь не уверенность в собственных силах, и он приуныл. Теперь он понимал, что нужно было похитить Ганси; но похищение требовало гораздо более сложного планирования, чем кража, и, уезжая из дома, он не подготовился к тому, чтобы засунуть кого-то в багажник. Он вообще мало к чему подготовился. Пуп просто решил не упускать возможность, когда у Ганси сломалась машина. И вообще, он бы, скорее, похитил его для ритуала потом, после того как обнаружил бы силовую линию.
Впрочем, Ганси не был идеальной мишенью; за его убийцей началась бы серьезная охота. Ставку следовало сделать на мальчишку Пэрриша. Никто не будет особо искать пацана, который вырос в трейлере. Впрочем, Пэрриш всегда выполнял задание вовремя.
Пуп мрачно куснул пыльный бургер. Настроение у него ничуть не улучшилось.
За спиной у Пупа начал звонить телефон-автомат. До сих пор Пуп даже не сознавал его присутствие; он думал, мобильники уже давным-давно вытеснили таксофоны. Он окинул взглядом единственную машину, стоявшую на парковке, чтобы понять, не ожидает ли кто звонка. Впрочем, та машина была пуста, и спустившееся правое колесо наводило на мысль, что она простояла здесь гораздо дольше, чем пять минут.
Пуп тревожно ждал. Телефон прозвонил двенадцать раз, и никто не ответил. Пуп испытал облегчение, когда телефон замолчал, но не успокоился. Он завернул половинку бургера и встал.
Телефон вновь начал звонить.
Он звонил всё то время, пока Пуп шагал к мусорному баку по другую сторону мастерской («ЗАХОДИТЕ, МЫ ОТКРЫТЫ!» – лгала табличка на двери). И пока возвращался к обочине, чтобы поднять упавший кусочек картошки. И пока шел туда, где оставил машину.
Пуп не был склонен к филантропии, но он сообразил, что, возможно, человек по ту сторону провода отчаянно пытается с кем-нибудь связаться. Он повернул к таксофону, который продолжал звонить (очень старомодно, вообще-то современные телефоны уже не издавали таких звуков), и снял трубку с рычажков.
– Слушаю.
– Мистер Пуп, – негромко сказала Нив. – Надеюсь, не помешала.
Пуп крепче ухватился за трубку.
– Откуда вы узнали, как со мной связаться?
Нив говорила кротко и зловеще:
– Я хорошо запоминаю цифры, мистер Пуп, и вас не так трудно найти. А еще у меня есть прядь ваших волос.
Пуп подумал: голос живого человека не может в такой мере походить на электронный автоответчик.
– Зачем вы мне звоните?
– Приятно, что вы спросили, – ответила Нив. – Я звоню по поводу вашего предложения, которое вы сделали во время нашей последней беседы.
– Во время нашей последней беседы вы сказали, что вам неинтересно мне помогать, – сказал Пуп.
Он всё еще думал о том, что эта женщина подобрала его волосы. Образ Нив, медленно и тихо двигавшейся по темной брошенной квартире, был не из приятных. Пуп повернулся спиной к мастерской и вгляделся в ночь. Возможно, Нив пряталась где-то там; возможно, она следовала за ним и таким образом выяснила, куда позвонить. Но Пуп понимал, что это не так. Единственная причина, по которой он вообще когда-то связался с Нив, заключалась в том, что он твердо знал: она настоящая. Кем бы она ни была.
– Да, насчет помощи, – сказала Нив. – Я передумала.
38
– Эй, Пэрриш, – сказал Ганси.
«Камаро» стоял в тени у обочины, прямо за стеклянной больничной дверью. Ожидая появления Адама, Ганси видел, как эта дверь открывалась перед незримыми пациентами.
Адам опустился на пассажирское сиденье. Как ни странно, он был внешне цел; обычно после стычек с отцом оставались синяки и ссадины, но на сей раз единственное, что заметил Ганси, – это слегка покрасневшее ухо.
– Мне сказали, что у тебя нет страховки, – произнес он.
А еще врачи сказали ему, что Адам, вероятно, больше никогда не будет слышать левым ухом. Это было труднее всего принять – что случилось нечто непоправимое, но невидимое. Ганси думал: сейчас Адам скажет, что сам найдет способ заплатить… Но тот просто вертел на запястье больничный браслет.
