Ганси осторожно добавил:
– Я всё уладил.
В таких случаях Адам всегда что-нибудь говорил. Сердился. Огрызался. «Нет, я не возьму твои чертовы деньги, Ганси, меня не купишь». Но теперь он просто сидел и крутил, крутил, крутил бумажный браслет.
– Ты победил, – наконец сказал он и провел рукой по неровно подстриженным волосам.
Голос у него был усталый.
– Отвези меня за вещами.
Ганси уже собирался завести мотор, но, услышав это, выпустил ключ.
– О какой победе речь? Думаешь, я именно этого и хотел?
– Да, – ответил Адам, не глядя на него. – Я так думаю.
В душе Ганси бешено боролись боль и гнев.
– Только не надо хамить.
Адам теребил неровный край браслета, там, где полоска бумаги была заклеена.
– Сейчас ты можешь сказать: «Я же предупреждал». Или «Если бы ты уехал раньше, этого бы не произошло».
– Разве я когда-нибудь это говорил? Не надо вести себя так, как будто случился конец света.
– Он случился.
Между «Камаро» и больничной дверью остановилась «Скорая»; свет в здании не горел, однако медики выскочили из машины и заторопились внутрь, помогать в какой-то тихой беде.
Что-то в груди Ганси словно накалилось докрасна.
– Уехать от отца – это конец света?
– Ты же знаешь, чего я хотел, – сказал Адам. – И знаешь, что получилось совсем по-другому.
– Как будто я виноват!
– Но разве ты не рад, что всё так вышло?
Что тут скрывать – Ганси действительно хотел, чтобы Адам уехал из дома. Но никогда он не хотел, чтобы тот пострадал. Никогда не хотел, чтобы Адаму пришлось бежать, вместо того чтобы торжествующе уйти. Никогда не хотел, чтобы друг смотрел на него так, как сейчас. Поэтому он сказал чистую правду:
– Я не рад, что всё так вышло.
– Неважно, – огрызнулся Адам. – Ты хотел, чтобы я уехал оттуда навсегда.
Ганси терпеть не мог повышать голос (мать всегда говорила: «Люди кричат, когда им не хватает слов, чтобы шептать»), однако это произошло против его воли. С некоторым усилием он заставил себя говорить спокойно.
– Но не так. По крайней мере, у тебя есть куда пойти. «Конец света»… В чем дело, Адам? Монмутская фабрика настолько омерзительна, что ты даже представить не можешь жизнь там? Почему всё хорошее, что я делаю, – это якобы жалость? Или милостыня? Мне надоело плясать вокруг твоих принципов.
– А мне надоело твое снисхождение, Ганси, – сказал Адам. – И не надо делать из меня дурака. Для чего ты говоришь как по книжке? «Омерзительна»… Не притворяйся, что ты не пытаешься сделать из меня дурака!
– Я всегда так разговариваю. И мне жаль, что твой отец не объяснил тебе значение этого слова. Он был слишком занят – он колотил тебя головой о стенку трейлера, пока ты просил прощения за то, что еще жив.
Оба затаили дыхание.
Ганси понял, что зашел слишком далеко. Слишком далеко, слишком поздно, слишком много…
Адам распахнул дверцу.
– Да пошел ты. Пошел ты, – произнес он низким от бешенства голосом.
Ганси закрыл глаза.
Адам захлопнул дверцу – и еще раз, потому что замок не сработал. Ганси не открывал глаза. Ему не хотелось знать, что делает Адам и не глазеет ли кто-нибудь, как какой-то парень ругается с юношей в ярко-оранжевом «Камаро» и в свитере с эмблемой Агленби на груди. В тот момент Ганси возненавидел свою школьную форму, и шумную машину, и все трех- и четырехсложные слова, которые его родители ввертывали в самом обычном разговоре за обеденным столом. Он ненавидел ужасного мистера Пэрриша и всепрощающую миссис Пэрриш, а главное – звук последних слов Адама, которые раз за разом повторялись у него в голове.
Он не мог выдержать всё это в своей душе.
В конце концов, он был Адаму никто. И Ронану. Адам швырнул ему в лицо его же слова, а Ронан спустил в сортир все вторые шансы, которые давал ему Ганси.
Ганси, человек, у которого было много денег, а в душе пустота, каждый год отгрызавшая очередной кусочек сердца.
Они постоянно бросали его. А он почему-то не мог бросить их.
Ганси открыл глаза. «Скорая» еще стояла рядом, но Адам ушел.
Понадобилось несколько секунд, чтобы найти его. Адам уже удалился на несколько сотен метров. Он шагал по парковке, направляясь к шоссе, и его тень маленьким синим пятном бежала рядом.
Ганси протянул руку и открыл окно со стороны пассажирского сиденья, а затем завел мотор. Когда он объехал погрузочную площадку, Адам уже вышел на аккуратное четырехполосное шоссе, которое проходило неподалеку от больницы. По нему катили машины, но Ганси притормозил и пристроился рядом с Адамом, заставляя водителей в правом ряду объезжать его. Послышались гудки.
– Куда ты идешь? – крикнул он. – Куда тебя понесло?
Адам, разумеется, знал про присутствие Ганси – «Камаро» шумел как никогда, – но молча продолжал идти.
– Адам! – повторил Ганси. – Просто скажи, что не пойдешь домой.
Молчание.
Ганси сделал третью попытку.
– Необязательно ехать на Монмутскую фабрику. Я подвезу тебя туда, куда скажешь.
«Пожалуйста, сядь в машину».
Адам остановился. Он порывисто залез в машину и захлопнул дверцу. Потом пришлось хлопнуть еще дважды. Оба молчали. Ганси влился в поток транспорта.
Слова теснились у него во рту, они хотели быть сказанными, но он молчал.
Не глядя на него, Адам наконец произнес:
– Неважно, как ты это формулируешь. В конце концов, именно этого ты хочешь. Чтобы всё твое имущество находилось в одном месте, под твоей крышей. Всё, чем ты владеешь. У тебя под присмотром…
Тут он замолчал и уронил голову на руки. Пальцами он перебирал волосы над ушами. Костяшки у Адама побели. Он втянул в себя воздух – судорожно, как бывает, когда человек очень старается не заплакать.
Ганси подумал про сотню вещей, которые мог сказать Адаму. Что всё будет хорошо, что это к лучшему. Что Адам Пэрриш принадлежал самому себе еще до знакомства с ним и не утратил бы самостоятельности, даже если бы переехал на Монмутскую фабрику. Что иногда Ганси мечтал поменяться с ним местами, поскольку Адам был реальным и настоящим, в том смысле, который для Ганси казался недостижимым. Но его слова отчего-то превратились в невольное оружие, и он не доверял самому себе, зная, что случайно может вновь ими выстрелить.
Поэтому они молча поехали за вещами Адама. Когда они покидали поселок трейлеров в последний раз, миссис Пэрриш смотрела на них сквозь кухонное окно. Адам не обернулся.
39
Когда Блу пришла вечером на Монмутскую фабрику, ей показалось, что там пусто. Без машин на парковке вся постройка имела безутешный, заброшенный вид. Блу попыталась представить себя Ганси в ту минуту, когда он впервые увидел старый склад и понял, что это прекрасное место для жилья, но не смогла. Точно так же, глядя на «Камаро», она не могла представить, что это прекрасная машина, а глядя на Ронана – что он отличный друг. Но уверенность Ганси действовала на нее: Блу нравилась Монмутская фабрика, и Ронан начал ее привлекать, а машина…
