Прежде чем Мора успела что-либо сказать, Блу добавила:
– Подожди… кажется, Артемус – это латинское имя?
– Да. И, по-моему, не такое уж плохое. Я не так тебя воспитывала, чтоб ты осуждала других.
– Да ладно.
Она задумалась, можно ли назвать простым совпадением то, что в ее жизни в последнее время такую большую роль играла латынь. Ганси явственно начинал влиять на нее: совпадения больше не казались такими уж случайными.
– Возможно, – согласилась Мора. – Слушай. Вот что я знаю. Я думаю, твой отец имеет какое-то отношение к Кабесуотеру или силовой линии. Когда-то, до твоего рождения, мы с Каллой и Персефоной баловались вещами, которыми не нужно было баловаться…
– Наркотики?
– Ритуалы. А что, ты балуешься наркотиками?
– Нет. Скорее, ритуалами.
– Лучше уж наркотики.
– Меня они не интересуют. Эффект известен… в чем прикол? Рассказывай дальше.
Мора, глядя вверх, выбивала пальцами какой-то ритм у себя на животе. Блу написала стихи на потолке прямо над кроватью, и мать, видимо, пыталась их прочесть.
– Он появился после ритуала. Я так понимаю, он застрял в Кабесуотере, и мы освободили его.
– Ты даже не спросила?
– Мы… были не в тех отношениях.
– Честно говоря, я даже не хочу знать, в каких именно, если при этом не предполагался разговор.
– Отчего же. Мы поговорили. Он оказался весьма приличным человеком, – сказала Мора. – Очень добрым. Люди ему докучали. Он полагал, что мы должны внимательнее относиться к миру вокруг и к тому, как наши действия влияют на события многолетней давности. Мне это понравилось. Он не читал мораль; просто он был таким.
– Зачем ты мне это говоришь? – поинтересовалась Блу, которая слегка встревожилась, увидев неуверенно сжатые губы Моры.
– Ты сказала, что хочешь знать про своего отца. Я рассказываю тебе о нем, потому что ты очень на него похожа. Ему бы понравилась твоя комната, со всем этим барахлом, которое ты понаклеила.
– Ай, спасибо, – ответила Блу. – Ну, так почему он ушел?
И тут же подумала, что, возможно, это прозвучало слишком грубо.
– Он не уходил, – сказала Мора. – Он исчез. Сразу после твоего рождения.
– Это называется ушел.
– Я не думаю, что он сделал это намеренно. Ну, сначала я, конечно, решила, что он сбежал. Но потом я размышляла об этом и узнавала Генриетту всё лучше и лучше. И мне кажется… ты очень странный ребенок. Я никогда не встречала людей, которые помогают экстрасенсам видеть и слышать яснее. Я не вполне уверена, не совершили ли мы случайно еще какой-нибудь ритуал, когда ты родилась. Ритуал, в котором финальной точкой было твое рождение. Возможно, в результате он снова там застрял…
Блу спросила:
– Ты считаешь, что это я виновата?
– Не говори глупостей, – произнесла Мора, садясь. Волосы у нее сбились от лежания. – В чем мог быть виноват младенец? Просто я подумала – а вдруг произошло именно это. Вот почему я предложила Нив поискать его. Мне хотелось, чтобы ты поняла, зачем я ее вызвала.
– Ты вообще хорошо знаешь Нив?
Мора покачала головой.
– Ну… мы мало общались в молодости, но несколько раз виделись там и сям, проводили вместе день-другой. Мы никогда не были подругами, уж тем более настоящими сестрами. Но ее репутация… Я и не думала, что будет так стремно.
В коридоре послышались тихие шаги, и в дверях появилась Персефона. Мора вздохнула и опустила глаза, словно ожидала этого.
– Я не хочу мешать, – сказала Персефона, – но либо через три минуты, либо через семь приятели Блу подъедут к дому и будут сидеть в машине, пытаясь придумать, как убедить ее улизнуть с ними.
Мора потерла лоб между бровями.
– Знаю.
У Блу заколотилось сердце.
– Это как-то слишком конкретно.
Персефона и Мора быстро переглянулись.
– Есть еще одна вещь, в которой я была не вполне откровенна с тобой, – объявила Мора. – Иногда мы с Персефоной и Каллой отлично предсказываем подробности.
– Но только иногда, – подхватила Персефона. И с легкой грустью добавила: – В последнее время, кажется, всё чаще.
– Времена меняются, – заметила Мора.
В дверях появился еще один силуэт.
Калла сказала:
– А Нив еще не вернулась. И испортила нашу машину. Она не заводится.
За окном раздалось шуршание колес. Чей-то автомобиль остановился перед домом. Блу умоляюще взглянула на мать.
Вместо ответа та посмотрела на Каллу и Персефону.
– Скажите, что мы ошибаемся.
Персефона мягко произнесла:
– Ты же знаешь, что я не могу тебе этого сказать, Мора.
Та встала.
– Поезжай с ними. Мы разберемся с Нив. Надеюсь, ты понимаешь, насколько это серьезно.
– Да уж есть у меня такое предчувствие, – ответила Блу.
44
Бывают просто деревья – а бывают деревья ночью. В темноте они становятся живыми существами без цвета и размера. Когда Адам добрался до Кабесуотера, это место казалось одушевленным. Ветер в листве напоминал тяжелые выдохи, а шум дождя среди ветвей – вдохи. Пахло сырой землей.
Адам осветил границу зарослей фонариком. Свет почти не проникал вглубь – его поглощал прерывистый весенний дождик, от которого уже начинали намокать волосы.
«Жаль, что я не могу сделать этого днем», – подумал Адам.
Он не боялся темноты. Этот страх иррационален, а Адам подозревал, что в Кабесуотере после захода солнца действительно появлялось множество пугающих вещей. «По крайней мере, – рассуждал он, – если бы Пуп был здесь и светил фонариком, я бы его увидел».
Утешение было слабое, но Адам слишком далеко зашел, чтобы вернуться. Он снова бросил взгляд вокруг – в лесу всегда кажется, что за тобой наблюдают, – а затем перешагнул через незримо журчащий крохотный ручеек и вошел в лес.
И стало светло.
Опустив голову и зажмурившись, Адам заслонил лицо собственным фонариком. Веки у него словно раскалились докрасна от резкого перепада. Он медленно открыл глаза. Лес вокруг сиял вечерним светом. Пыльные золотые лучи пронзали полог листвы и испещряли бликами поверхность еле заметного ручейка. В этом косом свете листья казались желтыми, коричневыми, красными, а мохнатый лишайник на стволах – грязно-оранжевым.
Рука, которую Адам выставил перед собой, сделалась розовой и смуглой. Воздух медленно двигался вокруг – осязаемый, полный золотых чешуек. Каждая пылинка, висевшая в нем, превращалась в фонарь.
