Адам достал пистолет. На ощупь оружие казалось тяжелым и злым.
– Я здесь, чтобы это не повторилось. Развяжи ее.
Пуп повторил:
– Господи…
Он подошел к Нив и приложил нож к ее щеке. Женщина слегка поджала губы – и только.
Пуп сказал:
– Отпусти пистолет, иначе я изуродую ей лицо. А еще лучше, бросай его сюда. И не забудь сначала поставить на предохранитель, иначе ты можешь ее чисто случайно застрелить.
У Адама возникло подозрение, что Ганси на его месте сумел бы как-нибудь отболтаться. Он расправил бы плечи и подавил Пупа авторитетом. И тот сделал бы всё, что от него требовали. Но Адам был не таким, как Ганси; и ему пришел в голову единственный вариант:
– Я пришел сюда не для того, чтобы кто-то умер. Я брошу пистолет подальше, но только не вам в руки.
– Тогда я изуродую ей лицо.
Нив спокойно произнесла:
– Тогда ничего не получится. Ты что, не слушал? Я думала, тебе интересен процесс.
Адам посмотрел ей в глаза, и у него возникло странное, сбивающее с толку ощущение, как будто он увидел нечто необычное. Как будто на него взглянули сразу Мора, Калла и Персефона.
Пуп сказал:
– Ладно. Бросай пистолет в сторону. И не подходи ближе.
Он обратился к Нив:
– В каком смысле – ничего не получится? Ты блефуешь?
– Брось пистолет, – сказала Нив Адаму. – Я не против.
Адам бросил оружие в кусты. Оттого что пришлось это сделать, ему стало стыдно и больно, но в то же время он почувствовал себя лучше, когда избавился от пистолета.
Нив продолжала:
– Баррингтон, ничего не получится, в первую очередь, потому, что ритуал требует жертвоприношения.
– Ты собиралась меня убить, – заметил Пуп. – Думаешь, я поверю, что это не сработает наоборот?
– Поверишь, – ответила Нив.
Она не сводила глаз с Адама. И вновь ему показалось, что он заметил странный проблеск в ее лице. Черная маска, два зеркала, лицо Персефоны…
– Это должна быть личная жертва. Моя смерть не принесет результата, потому что я для тебя ничего не значу.
– Но и я для тебя тоже, – сказал Пуп.
– Ты – нет, а убийство – значит, – произнесла Нив. – Я никогда никого не убивала. Я, так сказать, лишусь невинности, если убью тебя. Это огромная жертва.
Адам заговорил и сам удивился, как отчетливо зазвучало в его голосе презрение:
– А ты уже один раз убил человека, так что теперь тебе нечего отдать.
Пуп негромко выругался. Листья размером и цветом как монетки сыпались вокруг. Нив продолжала смотреть на Адама, и теперь невозможно было отрицать, что в ее глазах он видел какое-то другое место. Черное, похожее на зеркало озеро, чей-то голос, глубокий, как недра земли, два обсидиановых глаза, иной мир.
– Мистер Пуп!
«Ганси!»
Голос доносился из-за дерева с дуплом. Вслед за Ганси, когда он вышел на свет, показались Ронан и Блу. Сердце Адама одновременно наполнилось тяжестью и обрело крылья; облегчение было буквально осязаемым, но и стыд тоже.
– Мистер Пуп, – повторил Ганси.
Даже в очках и с растрепанным со сна волосами, он явился во всем блеске, лощеный и властный, как подобало Ричарду Ганси Третьему. На Адама он не смотрел.
– Полиция уже едет сюда. Я очень рекомендую вам отойти от этой женщины и не усугублять ситуацию.
Пуп, казалось, хотел ответить – и захлопнул рот.
И тут все посмотрели на нож в его руке и землю под ним.
Нив пропала.
Они обвели взглядом пентаграмму, дерево с дуплом, пруд… какая чушь. Нив не могла ускользнуть за десять секунд так, чтобы никто этого не заметил. Она не двигалась с места. Она просто исчезла.
Несколько секунд царила тишина. Все застыли, являя собой воплощенное сомнение.
Затем Пуп отскочил от пентаграммы. Адам понял, что он бросился за пистолетом.
Ронан оказался рядом с Пупом в ту самую секунду, когда тот схватил пистолет. Пуп ударил его рукояткой в челюсть. Голова Ронана откинулась назад.
Пуп наставил оружие на Ганси.
Блу крикнула:
– Остановитесь!
Времени не было.
Адам прыгнул в центр пентаграммы.
Странно, необъяснимо – но все звуки затихали там. Крик Блу заглох, словно под водой. Воздух не двигался. Единственным подлинным ощущение было электричество – едва уловимое покалывание подступающей грозы.
Нив сказала, что дело не в убийстве, а в жертвоприношении. И Пупа это поставило в тупик.
Но Адам лучше, чем Пуп или Нив, знал, что такое жертва. Он понимал: дело не в том, чтобы кого-то убить или сложить треугольник из птичьих костей.
Если уж об этом говорить, Адам всю жизнь приносил жертвы. И он знал, какая из них самая большая.
И самая легкая.
Он не боялся.
Жизнь доставалась Адаму Пэрришу нелегко. Эти мускулы и внутренние органы, сухожилия и нервы существовали чудом. Он чудом двигался, чудом выживал. Однако самым главным в Адаме Пэррише была свободная воля. Способность быть себе господином.
Это было важно.
Всегда было важно.
Это составляло сущность Адама.
Опустившись на колени в середине пентаграммы и вцепившись пальцами в мягкую, покрытую мхом землю, Адам произнес:
– Я отдаю СЕБЯ.
Крик Ганси был мучителен.
– Адам, нет, НЕТ!
«На его условиях – или никак».
«Я стану твоими руками, – подумал Адам. – Я стану твоими глазами».
Послышался треск.
И земля у них под ногами пошла волнами.
46
Блу отшвырнуло к Ронану, который как раз начал подниматься после удара. Огромные каменные глыбы, разбросанные среди деревьев, вздымались, как вода. Пруд заколыхался и стал выплескиваться из берегов. Вокруг слышался шум, как от приближающегося поезда, и Блу подумала только об одном: «До сих пор со мной еще не случалось никакой настоящей беды».
Деревья приподнимались, словно пытались вырваться из земли. Листья и ветки густым, яростным дождем сыпались вниз.
– Землетрясение! – закричал Ганси.
Одной рукой он накрывал голову, другой цеплялся за дерево. Волосы у него были в пыли.
– Что ты наделал, придурок! – заорал Ронан Адаму, который стоял в середине пентаграммы, с настороженным и внимательным видом.
«Это прекратится?» – подумала Блу.
