Название это происходит от алгонкинского слова «мингве», что означало «коварный», и применялось в отношении всех ирокезоязычных племен, от гуронов, также известных как виандоты, до сасквеханноков и ирокезов. Ирокезоязычными были и минго – у них сложился некий «пиджин» на основе языка сенека, но с упрощенной грамматикой и несколько другим произношением.
Минго занимались примерно тем же, что и их «старшие братья» – ирокезы, – собирали дань с тех, кто вел торговлю через Аппалачи, продавал шкурки белым. Они заставляли местные племена либо присоединяться к минго, либо платить им дань. Первоначально они считались союзниками французов, но затем их вождем стал Таначарисон.
Таначарисон родился в деревне катоба недалеко от современного города Буффало. Известно, что он рано потерял родителей и провел какое-то время среди французов. Сам же он утверждал, что французы сварили его родителей заживо и съели, что, конечно, маловероятно. Тем не менее французов он всю жизнь люто ненавидел.
Во время первой экспедиции Джорджа Вашингтона в Форт Дюкень в 1753 году, Таначарисон стал его негласным союзником. Именно он участвовал в захвате и казни французского посольства у Грейт-Медоуз, и лично убил главу посольства Жюмонвилля. Место, где Вашингтон построил свой форт – Форт Несессити – было выбрано по совету Таначарисона. Но люди Вашингтона обращались с минго, как с рабами, и Таначарисон разочаровался в англичанах и ушел от них вместе со своими воинами, после чего фортуна отвернулась от Вашингтона, и он попал в плен к французам.
Таначарисон также отказался от участия в экспедиции Брэддока, хоть он и прислал английскому генералу восемь своих скаутов. В том же году Таначарисон умер от воспаления легких, и вскоре после этого вождем минго стал молодой Сойечтова, также известный как Логан. В отличие от своего предшественника, он вел весьма миролюбивую политику, и при нем минго превратились в весьма успешных земледельцев, напрочь забыв свое бандитское прошлое.
Но в 1830 году Конгресс США принял Закон о переселении индейцев. У минго забрали их фермы, а их самих выселили в далекий Канзас, где они смешались с выселенными туда же индейцами каюга и сенека. А в 1869 году всех их выселили и оттуда, в Индейскую территорию – ныне это штат Оклахома. В 1950-х годах потомки трех племен стали называться Оклахомским племенем Сенека-Каюга, а от самобытности минго ничего не осталось – даже названия.
19 июня 1755 года. Монокаси. Клаус Ойген Кинцер, оружейник
– Клаус Ойген Кинцер, за клевету и преступное неповиновение почтенному герру Клингбайлю, старшему твоей группы, ты приговариваешься к наказанию в двадцать плетей, а также к выплате тридцати фунтов стерлингов герру Клингбайлю. Кроме того, ты должен оплатить твой переезд в Новый Свет и прочие издержки, которые герр Клингбайль оценил в двадцать фунтов стерлингов, и которые ты ему стал должен, нарушив подписанный тобою контракт.
Я горько усмехнулся про себя. Ни клеветы, ни преступного неповиновения (откуда оно могло взяться, если я у него не в кабале?) не было, а за переход через океан, как я успел узнать, брали в пересчете пять, максимум шесть фунтов. Дорога из Филадельфии в Монокаси, даже с учетом питания, тоже никак не могла стоить более четырех-пяти шиллингов. Судья же продолжал бубнить:
– Кроме того, тебе надлежит возместить судебные издержки в один фунт стерлингов. Далее, затраты на твое содержание в тюрьме селения Монокаси, в которой ты будешь пребывать до переселения группы герра Клингбайля на новые земли, будут оплачены тобой из расчета семь пенсов в сутки, равно как и стоимость труда палача – в три пенса за каждый удар плетью. Итого – три шиллинга. Все твои денежные средства, кузнечные инструменты, ружье, нож и одежда, кроме той, в которую ты облачен, были нами оценены в одиннадцать фунтов, три шиллинга и десять пенсов. Этого будет достаточно, чтобы оплатить судебные издержки и стоимость твоего наказания, но недостаточно для компенсации герру Клингбайлю.
– Но, ваша честь! – воскликнул я. – Вы обещали выслушать и меня…
Высокий пристав дал мне по уху, да так сильно, что я упал, а судья продолжил:
– За неуважение к суду количество плетей удваивается, равно как и плата за таковые – теперь с тебя удержат шесть шиллингов за сорок плетей. Далее. Чтобы выплатить задолженность герру Клингбайлю, ты приговариваешься к кабале у истца. Он согласен платить тебе по одиннадцать пенсов в сутки, но только после того, как вы покинете Монокаси. Твой заработок, за вычетом стоимости крова и пропитания – четыре пенса в сутки, пойдет на оплату вышеуказанной компенсации, и кабала твоя продлится до тех пор, пока вся сумма не будет выплачена, причем герр Клингбайль будет иметь право штрафовать тебя за лень, богохульство, либо недобросовестность, по своему усмотрению. Заседание закрыто, – и он ударил деревянным молотком по столу.
Пристав проверил, хорошо ли связаны мои руки, и повел меня туда, где я уже успел провести неделю – в подвал ратуши. Именно там находилась местная тюрьма – центральная сторожка, из которой три двери вели в камеры; про другие не знаю, а моя имела земляной пол с брошенной в углу охапкой гнилой соломы, а также старую бочку в другом углу, которой я пользовался для отправления естественных надобностей. Других арестантов в камере не было, зато были клопы и блохи, поедом евшие меня с утра до вечера. Кормили здесь дважды в день, утром и вечером. Обычно давали кусок заплесневелого хлеба и небольшой кувшин воды, так что есть хотелось постоянно. В двери было небольшое отверстие, через которое проникал свет из сторожки. Раз в три дня мне разрешали вынести бочку из камеры и вылить ее в специальную яму за ратушей – естественно, происходило это под конвоем двух вооруженных стражей.
Впрочем, убежать я, может быть, и смог бы, но вот только куда? Сосед по камере в первые три дня моего пребывания в этом «благословенном месте» рассказал, что он переехал из Бремена в американские колонии, согласившись на добровольную семилетнюю кабалу. А когда он попытался бежать, его схватили местные плантаторы-англичане и привезли обратно в Монокаси; после чего его приговорили к пятидесяти ударам плетьми, а кабальный долг вырос на сумму вознаграждения за его поимку, его содержание в тюрьме, и оплату «труда» палача. После экзекуции его привели всего в крови и бросили на пол камеры. Я разделил с ним хлеб и воду – ему ни того, ни другого не дали, – но ночью он отдал Богу душу. Труп заставили вынести меня. Я выкопал ему могилу за церковной оградой и вернулся на место, причем друг Клингбайля Меркель, пришедший удостовериться в смерти несчастного, ворчал вполголоса, что этот Майер остался ему должен немалую сумму, и кто ему ее теперь возместит?
После вынесения приговора я зарылся в вонючую труху и впервые с детства беззвучно заплакал – эх, почему я не подождал и не уехал тогда в Россию?
Родился я в городе Фрибурге, что в Брисгау
[98], в семье католиков, бежавших после Реформации из ставшего протестантским Штутгарта, где мои предки были, по словам отца, большими людьми. Семья сперва жила в Вайле, католическом городке недалеко от Кальва, а дед переехал во Фрибург, где и занялся торговлей. Его дело продолжали мой отец и мой старший брат, а четырех других сыновей родители, как обычно, отдали в обучение. Я попал к Манфреду Фаренбаху, оружейнику в соседнем Зельбахе.
