Сразу же заработал станкач Кошмара, и это действительно стало настоящим кошмаром для англичан. Люди гибли, не понимая, что происходит. Начали работать снайперы. Лощеный полковник, возглавлявший своих людей, с которыми он пошел на штурм холма, чтобы выбить оттуда Атунаса с его индейцами, внезапно покачнулся в седле и упал под копыта своего коня. Офицера, который вслед за полковником выскочил вперед, чтобы заменить убитого командира, постигла та же участь.
Тем временем с англичанами на этом берегу Мононгахелы было покончено. АГС и снайперы перенесли свой огонь в тыл, в расположение обоза. Хас видел, как офицер в расшитом золотом мундире, взмахнул руками, словно птица крыльями, и рухнул под копыта своего скакуна. До этого этот самый офицер метался по поляне, безжалостно пиная своих солдат и выгоняя их из-под деревьев, где они пытались укрыться от губительного огня
[134].
К пяти часам пополудни все было кончено. Солдаты Брэддока бросали всё – ружья, пояса, рюкзаки. Они даже снимали мундиры, чтобы облегчить свой бег. Индейцы гнались за ними до воды, и многие англичане пали под ножом и томагавком. Однако тех, кому удалось переплыть реку, победители не преследовали – добычи в избытке хватало и на этом берегу.
Только около сотни англичан, пробежав с полмили, дали себя уговорить остановиться. Но оставшиеся в живых два офицера через час остались одни. Солдаты бросили их на произвол судьбы, рассеявшись по лесу.
Ну что ж… И вновь «считать мы стали раны, товарищей считать».
8 июля 1755 года. Форт Дюкень. Капитан 3-го ранга Хасим Хасханов, позывной «Самум»
Победа была полной. Англичане потеряли только убитыми более двух тысяч человек. Еще порядка полутора тысяч были ранены и сдались в плен. Потери же французов и их союзников в этом бою были небольшими. Они потеряли трех офицеров убитыми, а еще четверо были ранены. Рядовые и канадские ополченцы потеряли девятерых. Общее же соотношение потерь оказалось следующим: французы – шестнадцать; человек, а их индейские союзники – около сорока
[135].
Обходя поле боя и разглядывая тела поверженных врагов, парни Самума обнаружили возле трупов генерала Брэддока и офицеров его штаба убитого дородного мужчину средних лет, лицо которого показалось им знакомым. Пленные английские офицеры сказали, что это труп Бенджамина Франклина, генерального почтмейстера Пенсильвании, который в армии Брэддока фактически исполнял обязанности квартирмейстера.
«Ну вот, на стодолларовой купюре, если, конечно, она когда-нибудь будет напечатана, теперь будет изображен другой, – подумал про себя Хас. – Таким образом, этот завоевательный поход оказался последним сразу для двух несостоявшихся президентов США»
[136]. Впрочем, Самум отнесся ко всему произошедшему достаточно равнодушно. Видимо, он начал привыкать к новой жизни в прошлом.
Его больше интересовали насущные проблемы. Для транспортировки раненых необходимо было срочно найти где-то большое количество телег, которых у французов в данный момент не было. Потому де Линьери отправил гонца в форт с вестью о победе. А заодно он попросил прислать необходимое количество подвод и солдат для конвоирования пленных. Пока же доктора во главе с Дартом и при участии Робинсона и Оделла оказывали раненым необходимую медицинскую помощь на месте.
Хас переговорил с де Лангладом, который рассказал ему много нового и интересного об индейской тактике ведения боевых действий, а заодно и о европейской линейной тактике, господствовавшей тогда на поле боя. Впрочем, и Жан, в свою очередь, с большим интересом слушал рассказы Хаса, в том числе и о приемах ведения боевых действий в лесистой местности.
Молодые люди остались весьма довольны беседой и стали если не друзьями, то добрыми приятелями. По совету Самума, Дюма выставил боевое охранение по периметру полевого лагеря. Охрану периметра взяли на себя смешанные караулы французов и индейцев. Теперь враг не мог внезапно напасть на лагерь, и свободные от вахты и работ люди могли спокойно отдыхать.
Впрочем, Хас думал совсем о другом, а именно, что им делать дальше. Он напряженно размышлял, пытаясь решить – остаться им здесь или двинуться дальше, ища себе хоть какое-нибудь временное пристанище.
11 июля 1755 года. Кладбище у форта Дюкень. Лейтенант колониальной морской пехоты Шарль-Мишель Муэ де Ланглад, командующий отрядом Совета трех костров
[137]
– Cines ad cinerem, pulvis in pulverem
[138], – произносил кюре над все еще разрытой могилой, в которой лежали бренные останки лучшего моего друга из гарнизона форта Дюкень, капитана Даниэля-Гиацинта-Мари Лиенара де Божё. Одет он был в парадный мундир, индейская раскраска и кровь смыты с его изуродованного лица, столь непохожего на его жизнерадостную физиономию при жизни. А жил он, как античный герой, и умер, как Ахилл, пораженный в пятку отравленной стрелой Париса.
Кюре закончил свою молитву, после чего гроб закрыли крышкой, заколотили гвоздями, и четверо из нас – генерал Контркёр, капитан Дюма, русский майор и я – медленно опустили его в могилу. Затем все присутствующие – сначала те, кто дрался вместе с ним, а после них и остальные – бросили по горсти земли в могилу, и гробовщики начали ее засыпать. А я стоял и молил Бога за всех наших погибших – и Гиацинта, и шестерых моих индейцев, и шестерых же солдат-французов, и полутора десятков людей вождя Атунаса…
Трупы моих погибших и павших людей Атунаса сожгли в вечер после боя по обычаю индейских племен. При этом присутствовали и капитан Дюма, и русские, а ближе к концу церемонии пришел генерал Контркёр и снял головной убор перед погибшими индейцами – жест, который не остался незамеченным.
