А вот с англичанами поступили по-разному. Генерала Брэддока и их погибших офицеров похоронили с воинскими почестями на небольшом участке за кладбищенской оградой – все-таки они не католики, и кюре воспротивился тому, чтобы их хоронили вместе со всеми. А для нижних чинов военнопленные англичане вырыли несколько длинных братских могил и побросали туда сотни трупов. Затем наш кюре прочитал короткую молитву, и пленных отвели в бараки, построенные для индейцев-рабочих, но пока пустовавшие. Именно там им и предстоит жить в ближайшие дни, пока не решится их судьба. А днем, чтобы им не было скучно, они будут работать – строить новые бастионы, дома, склады… Единственное исключение – офицеры, которых разместили под охраной в самом замке.
Но по убитым англичанам я не горевал – для меня намного большей потерей был мой друг Гиацинт. Когда я прибыл со своими индейцами, большинство в гарнизоне смотрели на меня с высокомерием – сам, видите ли, индеец, и привел таких же. Впрочем, узнав о моей фамилии, они сразу замолкали – все-таки я принадлежу к французской аристократии, мой дед – знаменитый Пьер Муэ, сьёр де Мори, а мой отец – Огюстин Муэ, сьёр де Ланглад. Но мать моя – Домитильда, сестра вождя оттава, и поэтому кожа у меня коричневатая, волосы черные, как смоль, а черты лица больше индейские, чем европейские. И я не раз и не два слышал у себя за спиной слово «метис», хотя, когда я поворачивался, все сразу же делали вид, что это были не они – у меня репутация бретёра, скорее незаслуженная, конечно, но мало кто хочет проверить это на практике.
А вот Гиацинт сразу подошел ко мне и представился, добавив, что очень хочет узнать у меня о том, как воюют мои люди, добавив, что наслышан о моей победе над вождем Мемеския и племенем майями. За стаканчиком вина «от моей родни из Божоле»
[139] мы долго обсуждали тактику и стратегию индейцев, и он меня поразил, сказав, что «у индейцев можно научиться большему, чем у иных наших военачальников». В тот же день я предложил своим воинам сделать его почетным членом племени оттава, и мы собирались провести церемонию после того, как отразим английское нападение на Дюкень.
Три дня назад, когда гонец доложил, что Брэддок уже близко, причем на несколько дней раньше, чем мы ожидали, и губернатор де Меннвилль и генерал де Контркёр испугались идти в атаку, мы присоединились к русским и вышли в поле. Я сразу предложил встретить их в расщелине между холмами, через которую врагам придется пройти по дороге на Дюкень, и Гиацинт, а также Ас – так звали русского майора
[140] – меня поддержали.
Но зрелище наступающих под барабанный бой англичан в красных мундирах и колониальных войск, одетых каждый по-своему, многих напугало, ведь англичан было так много, а нас так мало. И после первых же стычек сначала побежала французская морская пехота, а за ними и мои индейцы! Я пытался их остановить, но еще спасибо, что меня не сбили с ног. Казалось, битва была проиграна, не успев начаться. Только люди вождя Атунаса стояли насмерть, но что они могли сделать против стольких врагов?
И тут де Божё выскочил прямо перед англичанами с пистолетом в руке и закричал:
– За мной! Братья, французы и индейцы, умрем, но не сдадимся!
Я прокричал нечто подобное своим людям и тоже побежал вперед, к врагу. И, к моей радости, смешанной с изумлением, мои подчиненные побежали за мной! Конечно, мы не встретили их в штыки и не пошли линия на линию, а рассредоточились в лесу на индейский манер. Вот молодой оттава Нанабуш, названный в честь великого героя племени моей матери, выскочил из-за деревьев и топором размозжил голову английскому офицеру. Другие стреляли из-за деревьев из своих допотопных ружей – других не было, – все время меняя позицию. Англичане то и дело отвечали залпами, вот только, как правило, там, куда они стреляли после того, как наконец догорал фитиль их мушкетов, давно уже никого не было.
Некоторые англичане – судя по форме, из колонистов – пытались отвечать тем же – стрелять из-за деревьев, но кто-то в расшитой золотом красной форме бежал туда и гнал их вперед. Ретивого офицера достаточно быстро застрелили, но смерть его привела к тому, что англичане сначала смешались, не зная, что и делать, а затем побежали – прямо в руки людей капитана Дюма, либо к русским, каким-то поистине магическим способом убивавшим «вареных омаров», как наши прозвали англичан за цвет их мундиров.
Вскоре все было кончено. Вся теснина была усеяна красными трупами, а еще больше сдалось в плен. Тем временем из крепости начали выползать регулярные войска, чтоб им было пусто. Мы перепоручили им охрану пленных и пошли дальше по просеке, где наткнулись на вражеский обоз. Тот сдался после двух-трех выстрелов.
Да, победа была разгромной, и наших погибло мало. Но смерть Гиацинта перечеркнула для меня все хорошее. Ну что ж, мой друг, пусть тебе будет хорошо в раю – ведь сказано, что нет большей любви, чем отдать свою жизнь за други своя. Так что я был уверен, что де Божё именно там. А если правда то, что говорят соплеменники моей матушки, он сейчас в доме Гитчи-Маниту, Великого духа. Ведь, увидев, что Гиацинт погиб, мои люди сразу же посмертно произвели его в вожди оттава, сказав, что «теперь он один из нас».
После похорон ко мне подошел русский майор Ас и сказал по-английски:
– Мсье де Ланглад, я бы хотел, чтобы вы были моим другом. Моим и моих ребят. Приходите к нам, мы помянем Гиацинта так, как это делают русские.
11 июля 1755 года. Форт Дюкень. Кузьма Новиков, он же Ононтио
Знал бы я – какой трудный будет наш поход, то я бы сто раз подумал, перед тем как отправиться в него вместе с воинами Хаса и индейцами. Мы еще не дошли до цели, а уже пролилось столько крови. Страшные люди, страшное время. Сам я в бою не участвовал – рука еще не срослась до конца, да и бок побаливал. А вот мой сын Андрей, или как его называли индейцы, Хитрый Барсук, побывал в бою и убил своего первого врага. Он мне с гордостью заявил об этом и очень был удивлен, когда я не стал этому радоваться.
– Сын мой, – сказал я ему, – защищаться от врагов, который напал на твой народ, надо. Но радоваться убийству человека не стоит. Пусть даже этот человек и плохой. Господь накажет его за грехи.
– Отец! – удивленно воскликнул Андре. – Если бы мы не убили минго и англичан, то они перебили бы не только наших воинов, но и женщин с детьми. Ты бы видел, как сражались воины Хаса! Это лучшие бойцы на свете. Я хочу стать таким же, как они. Я попросил Хаса научить меня всему тому, что умеют его воины. Он внимательно посмотрел на меня и кивнул в знак согласия.
– Что ж, пусть будет так, как ты решил, – я тяжело вздохнул. – А ведь мне очень хотелось передать тебе мое ремесло. Из тебя мог бы получиться хороший кузнец.
– Отец, среди тех бледнолицых, которых освободили воины Хаса в Монокаси, есть один человек, который, как и ты, умеет делать из железа различные инструменты и даже оружие. Его зовут… – тут Андрей наморщил лоб и с трудом произнес: – Его зовут Клаус Кинцер. Он не англичанин и не франк. Этот бледнолицый приехал в наши края откуда-то из Европы. Точно я не помню. Если хочешь, то можешь с ним поговорить.
