— Что ж, ты прав, пожалуй.
— Моя мечта — жениться на Фарис и ничего не бояться.
Солнце зашло за вершины на западе, и небо стало багровым.
— Ничего не бояться — это хорошо, — согласился Кебра.
Зубр подошел к ним и накинул одеяло ему на плечи.
— Старички вроде тебя должны остерегаться холода. —Он зачерпнул чашкой воды из озера и шумно напился.
— Скажет тоже, — проворчал Коналин. — Поглядеть на него, так он в отцы тебе годится.
— Зубр никогда не состарится, — усмехнулся Кебра. — Ты, глядя на его лысину и седые усищи, видишь перед собой старика, а Зубр, глядя в зеркало, видит парня двадцати пяти лет. Такой уж у него дар.
— Мне он не нравится.
— Согласен с тобой. Мне он тоже не очень-то нравится, но я его люблю. Он не знает, что такое злоба, и будет драться рядом с тобой против всех армий на свете. Это большая редкость, Коналин. Поверь мне.
Коналина эти слова не убедили, однако он промолчал. В воде дробилось отражение луны, но закат еще окрашивал озеро на западе.
— А завтра я тоже поеду верхом? — спросил Коналин.
— Конечно, — улыбнулся Кебра. — Чем больше будешь ездить, тем быстрее научишься.
— Верхом как-то спокойнее, — признался паренек, глядя на озеро.
— Почему спокойнее?
— Повозка едет так медленно. Когда нас догонят, в ней далеко не убежишь.
— Может быть, нас еще и не догонят.
— Ты так думаешь?
— Нет, но надежда есть всегда.
Коналин остался доволен тем, что Кебра не стал ему лгать — это создало равенство между ними.
— А что ты будешь делать, когда они все-таки явятся?
— Драться. И Ногуста тоже, и Зубр. Больше нам ничего не остается.
— Вы могли бы ускакать, — заметил Коналин.
— Нет, это не для нас. Не из того мы теста.
— Почему?
Кебра не сразу нашелся с ответом на этот простой вопрос,
— Трудно объяснить. Для начала надо уяснить, что значит быть мужчиной. Что для этого требуется? Охотиться, возделывать землю, выращивать скот? Отчасти — да. Любить свою семью? Опять-таки да. Но есть кое-что еще. Я думаю, что в жизни нами руководят три стремления. Первое — это чувство самосохранения, стремление выжить. Второе — чувство племени, стремление быть частью какого-то большого целого. А третье — оно самое главное, парень.
Ульменета, тихо подойдя к ним, сняла башмаки, села и опустила ноги в воду.
— И что же это такое, третье? — спросил Коналин, сердясь, что их прервали.
— Это объяснить еще труднее. — Кебру приход монахини тоже не обрадовал. — Львица всегда готова отдать жизнь за своих детенышей, потому что так она создана. Но мне приходилось видеть, как женщина рискует жизнью ради чужих детей. Третье стремление велит нам отказываться от самосохранения ради спасения чьей-то жизни, или ради принципов, или ради веры.
— Тут я тебя не понимаю.
— Спроси Ногусту, он лучше объяснит.
— Не нужно ничего объяснять, Коналин, — тихо вмешалась Ульменета. — Когда ты спасал Фарис от уготованной ей доли, тобой руководило именно это третье стремление. И оно же заставляло тебя драться с живым мертвецом в доме Калижкана.
— Это другое дело, ведь я их люблю, Фарис и Суфию. А королеву не люблю и умирать за нее не стану.
— Вопрос не в ней. Не только в ней. Есть другие вещи: честь, самоуважение, гордость… — Кебра умолк, не находя слов.
— А за меня ты бы умер? — спросил вдруг Коналин.
— Знаешь, мне бы ни за кого умирать не хотелось.
Смущенный Кебра встал и зашагал прочь.
— Умер бы, и охотно, — сказала Ульменета. — Он хороший человек.
— Ну а я тоже не хочу, чтобы за меня умирали. Не хочу, и все тут!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Ногуста и Дагориан, сидя у костра, изучали найденные Ульменетой карты. Зубр растянулся рядом, положив голову на руку.
— Мы есть будем или нет? — проворчал он. — Мой желудок думает, что мне перерезали глотку.
— Будем, будем, — пообещал Ногуста, расстилая на земле другую карту, пергаментную. Ее когда-то яркие краски, изображавшие леса, горы и озера, поблекли, тисненые знаки стерлись, но масштаб был крупный и позволял различать лесные дороги и броды.
— Я сказал бы, что мы где-то здесь, — Ногуста указал на копье, выдавленное в правом верхнем углу карты, — на краю Лиссайского леса. На карте показаны три моста — вопрос в том, на месте ли еще они, а если на месте, то насколько пострадали от весенних паводков. В это время года, да еще в горах, мосты, как правило, заливает.
— Завтра проеду вперед и посмотрю. — Дагориан тоже вглядывался в карту. — Но повозку на том берегу придется бросить.
Ногуста кивнул. В противном случае им пришлось бы свернуть на дорогу к городу-призраку Лему и сделать восьмидесятимильный крюк до моря. Где-то вдали завыл волк, и Дагориан поежился.
— Волки, вопреки всеобщему мнению, на людей не нападают, — улыбнулся Ногуста.
— Знаю, но все равно страшновато.
— Меня как-то укусил волк, — сообщил Зубр. — В задницу.
— Его можно только пожалеть, — ответил Ногуста.
— Это волчица была. Я, видать, подошел слишком близко к ее логову. Так она полмили за мной гналась, помнишь ведь? Под Кортсвейном. Кебра потом зашивал укус. Лихорадка четыре дня меня трепала.
— Да помню, помню. Мы все тянули жребий, и Кебра проиграл. Ему и посейчас страшно вспоминать об этом.
— Да, шрам остался страшенный. Гляди! — Зубр стал на колени, повернулся задом к Дагориану и спустил штаны.
— Ты прав, — засмеялся офицер. — Это одна из самых страшных вещей, какие я видел в жизни.
Зубр подтянул штаны и ухмыльнулся.
— Бабам я говорю, что это рана от вентрийского копья. Кебра! Мы есть будем или ты нас голодом уморить хочешь?
Фарис принесла Аксиане, сидевшей, прислонясь к дереву, чашку воды.
— Ну как вам, лучше теперь?
— Есть хочется. Принеси мне каких-нибудь фруктов из повозки.
Фарис, охотно исполнявшая все ее приказания — роль служанки при королеве представлялась ей весьма почетной должностью — бегом припустила к повозке. Маленькая Суфия сидела внутри, не шевелясь, и смотрела на небо.
— Ты чего, малышка? — спросила ее Фарис.
— Приведи сюда Ногусту, — холодно и отчужденно произнесла девочка.
— Он говорит с офицером. Лучше не беспокоить его.
