Зубр передал своего коня Кебре и сказал Дагориану:
— Садись обратно на козлы и подстегни лошадок, когда я скажу.
— Ты ее не поднимешь, — возразил Дагориан.
— Всадники! — закричал Коналин.
Креакины с мечами наголо приближались к мосту. Дагориан взобрался на козлы, Зубр ухватился за колесо.
— Давай! — крикнул он, приподняв повозку. Дагориан хлестнул лошадей вожжами, и фургон швырнуло вперед. Зубр не устоял на ногах, но сумел увернуться от окованного железом колеса.
Дагориан продолжал погонять лошадей, повозка набирала скорость. Ногуста и Кебра бежали следом с конями в поводу.
Как только повозка достигла берега, маленькая Суфия забралась в нее и своим тонким голоском запела что-то на непонятном языке.
Двое креакинов уже въехали на мост. Из руки Суфии вылетел огненный шар, и мост загорелся. Один из креакинов отступил к берегу, но другой пришпорил коня и проскакал сквозь огонь. Зубр бросился наперерез ему, размахивая руками и вопя во все горло. Конь встал на дыбы, и Зубр, нырнув под передние копыта, уперся ему в грудь и толкнул что есть мочи. Конь вместе с седоком опрокинулся назад, доски проломились, и оба рухнули вниз, в ревущую реку. На Зубре загорелись штаны. Он в панике ринулся к берегу. Ногуста и Кебра, повалив его, тщетно пытались затушить штаны. Но Суфия протянула руку, и огонь с одежды Зубра ушел в ее пальцы. Зубр сорвал с себя тлеющие штаны — левое его бедро было сильно обожжено. Суфия, подойдя к нему, приложила ручонку к ожогу. Ногу Зубра овеяло прохладным ветерком, и боль прошла. Девочка отняла руку — ожог исчез без следа.
— Такие маленькие чудеса мне еще по силам, — произнес голос Калижкана. Девочка припала головой к Зубру, и Калижкан сказал: — Пусть поспит. — Зубр отнес Суфию в повозку, уложил и укрыл одеялом.
— Ты храбро поступил, напав на конного воина, — сказала ему Ульменета. — Должна признаться, ты удивил меня.
Зубр наградил ее своей щербатой улыбкой:
— Если хочешь отблагодарить меня как следует, нам лучше пойти в кусты.
— Ну, такой ответ меня как раз не удивляет. — Ульменета бросила негодующий взгляд на его голые ноги и добавила: — Прикройся-ка. Здесь дамы.
— Раз они здесь, стоит ли штаны надевать? — не переставая ухмыляться, ответствовал он.
Ульменета повернулась и ушла от него к Аксиане и Фарис.
— Кто их поймет, этих баб? — сказал Зубр, перехватив веселый взгляд Коналина.
Парень кивнул.
— Я точно не понимаю, но она тебя невзлюбила, это сразу видно.
— Ты думаешь? — искренне удивился Зубр. — Это почему же?
— Я, конечно, могу ошибаться, — засмеялся Коналин.
— Так и есть, — уверенно молвил Зубр.
Мост полыхал, окруженный клубами черного дыма. Ногуста смотрел через реку на восьмерых оставшихся креакинов.
— Есть и другие мосты, — сказал ему Дагориан, — но немного времени мы выиграли.
Креакины разделились. Четверо отправились вниз по реке, на запад, еще четверо — на восток.
— Нам повезло больше, чем мы заслуживаем, — тихо произнес Ногуста.
— Что произошло у вас там, в лесу?
— Одни убит, но только потому, что вожак сам захотел его смерти. Это страшные враги, Дагориан. С такими я еще не сталкивался.
— Однако двое из них мертвы, а у нас потерь нет.
— Пока нет, — шепотом ответил Ногуста, и Дагориан вздрогнул.
— Что ты видел своим третьим глазом? — спросил он.
— Не спрашивай лучше.
Дух Ульменеты поднялся в ночное небо над лагерем. Луна светила ярко. Сверху Ульменета видела Ногусту, одиноко сидящего на холме, Кебра и Коналин разговаривали, Аксиана, Фарис и Суфия спали в повозке.
Зубр у костра приканчивал сготовленное Кеброй жаркое.
Ульменета наслаждалась свободой, которую дарил ей этот астральный полет. Здесь, над лесом, не было демонов, не было энтукку с хищными когтями. Она поднялась так высоко, что лунный лес внизу сделался маленьким, перелетела через реку с сожженным мостом и отправилась на поиски креакинов.
В воздухе рядом с ней возникла светящаяся фигура. На этот раз Ульменета разглядела ее хорошо: это был красивый юноша с золотыми волосами.
— Неразумно улетать так далеко, — сказал он. — Креакины увидят твой дух и натравят на тебя энтукку.
— Мне нужно знать, насколько они близко от нас, — ответила она.
— Те, что поехали на восток, потеряют в пути два дня. Те, что двинулись на запад, перейдут реку у Лерсиса, в сорока милях отсюда, и догонят вас только завтра.
— Почему с нами происходит все это, Калижкан? Что ты сделал?
— Здесь небезопасно, госпожа. Вернись в свое тело и усни. Мы поговорим в более надежном месте.
Фигура исчезла, а Ульменета полетела к лагерю, не спеша проститься с желанной свободой.
Снова очутившись в своем теле, она укрылась одеялом, и усталость помогла ей заснуть без труда.
Запахло жимолостью, и Ульменета, открыв глаза, увидела себя в маленьком садике. По ажурной решетке вилась жимолость, красная и белая, на клумбах, освещенных солнцем, благоухали другие летние цветы. В саду стоял домик под соломенной крышей, и Ульменета узнала дом своей бабушки.
Из дома вышел Калижкан — высокий, седоголовый, с серебряной бородой, в одеждах из серебристого шелка.
— Теперь мы можем поговорить, — с поклоном произнес он.
— В образе златокудрого юноши ты меня больше устраивал.
— Должен признаться, госпожа, что это обман, — усмехнулся чародей. — Я никогда не был златокудрым, да и красавцем тоже, разве что как дух. А ты? Была ты когда-нибудь такой стройной и миловидной, как теперь?
— Была, только давно, очень давно.
— В этом месте прошлое становится сегодняшним днем.
— Да, — с грустью подтвердила она.
— Итак, что ты хочешь от меня услышать?
— Все, — сказала Ульменета.
Они сели на скамью под цветущей жимолостью, и чародей начал свой рассказ:
— Я умирал — рак пожирал меня заживо. Более десяти лет я сдерживал его рост с помощью магии, но к старости силы мои стали убывать. И я испугался, попросту испугался. Я искал в древних трудах чары, способные продлить мою жизнь, но чурался обрядов, связанных с кровью. Опустившись наконец и до этого, я принес в жертву старика. Он все равно умирает, твердил я себе (так оно и было), и лишится разве что нескольких дней. Он пришел ко мне охотно, потому что я пообещал выплачивать содержание его вдове. — Калижкан помолчал и заговорил снова: — Это был дурной поступок, хотя я и пытался убедить себя в обратном. Я напоминал себе о добрых делах, которые смогу совершить, если буду жив, и полагал, что они искупят одно-единственное злое дело. Так вступил я на путь погибели. Я вызвал повелителя демонов, чтобы он исцелил меня, но вместо этого он вселился в мое тело. Последним усилием мой дух вырвался на волю и с тех пор обречен смотреть, как зло, совершаемое царем тьмы от моего имени, сводит на нет все доброе, что я сделал в жизни. Сирот, которых я опекал, принесли в жертву, а теперь погибли уже тысячи людей, и город Юса терпит бедствие.
