— Его отец был более великим, потому что строил из ничего. Я при нем двадцать три года прослужил, да еще двадцать при сыне. В двадцати шести сражениях побывал, вот оно как. Что ты на это скажешь?
— Много тебе пришлось повоевать, — согласилась она, не понимая, куда он клонит. — Иди ко мне, миленький.
— Много, это верно. Одиннадцать раз был ранен. А теперь я им, выходит, не нужен больше. Нас таких тысяча восемьсот. Спасибо, мол, и прощайте. Вот вам по мешку с золотом, и ступайте домой. А где он, дом-то? — Зубр со вздохом присел на кровать, застонавшую под его тяжестью. — Не знаю, как мне и быть теперь, Палима.
— Ты сильный — можешь отправиться куда хочешь и делать, что тебе нравится.
— Но я в армии хочу остаться! Я всегда шел в передовой шеренге, и ничего другого мне не надо.
Палима села и взяла его лицо в ладони.
— То, что хотим, мы редко получаем. Почти никогда. А то, чего заслуживаем, еще реже. Нам достается то, что достается, вот и весь сказ. Вчерашний день не вернешь, Зубр, а завтра еще не настало. Все, что есть у нас — это сейчас. А знаешь, что в жизни настоящее? — Она поднесла его руку к своей голой груди. — Вот оно, настоящее. Мы с тобой настоящие. А больше и нет ничего.
Он отвел руку и поцеловал ее в щеку, чего раньше никогда не делал. Она вообще не помнила, когда мужчина в последний раз целовал ее в щеку.
— Пойду я, — сказал он и встал.
— Зачем? Тебе после этого легче станет, Зубр, я ж тебя знаю.
— Это верно, да и ты из всех баб самая лучшая. Я в этом разбираюсь — почитай, всю жизнь деньги плачу вашей сестре. И все-таки я пойду. Меня уж небось стража ищет.
— За что?
— Я тут вспылил, ну и побил пару солдатиков.
— Только побил?
— Ну, может, и не только. Один, погань вентрийская, смеяться надо мной вздумал. Армия, говорит, без старикашек только выиграет. Я его поднял и метнул, как копье — забавно, право слово. А он возьми да и прошиби стол башкой. Солдаты, которые там сидели, разобиделись — пришлось мне ими тоже заняться.
— Сколько ж их всего-то было?
— Пятеро или вроде того. Сильно я никого не зашиб — ну, не так чтобы очень. Но искать меня точно ищут.
— И что тебе за это будет?
— Не знаю… плетей десять, — Зубр пожал плечами. — Или двадцать. Не важно.
Палима вылезла из постели и стала перед ним голая.
— Тебе приятно было, когда ты дрался?
— Ну… да, приятно, — признался он.
— Мужчиной себя чувствовал?
— Угу. Будто снова помолодел.
Она провела ему рукой между ног и ощутила его возбуждение.
— А теперь как себя чувствуешь? — спросила она с хрипотцой.
Он испустил долгий вздох.
— Мужиком. Но они больше не хотят, чтобы я им был, До свидания, Палима.
Он вышел, и Палима, следя за ним из окна, прошипела:
— Чума на тебя и на всех дренаев. Чтоб ты сдох!
Банелион, легендарный Белый Волк, собрал карты и уложил их в окованный медью сундук. Высокий, худощавый, с длинными седыми волосами, связанными на затылке, он двигался быстро и четко, а сундук укладывал со сноровкой солдата-ветерана. Все на своем месте. Карты лежат в таком порядке, в каком понадобятся ему во время путешествия к западному порту, до которого 1400 миль пути. Тут же рядом путеводитель с названиями племен, именами вождей, дорожными станциями, крепостями и городами вдоль всего маршрута. Возвращение домой Банелион распланировал столь же тщательно, как планировал все и всегда.
Молодой офицер по ту сторону письменного стола, в парадных доспехах из бронзы с золотом, наблюдал за его действиями. Генерал послал ему короткую усмешку.
— Что пригорюнился, Дагориан?
— Неправильно это, сударь, — с глубоким вздохом ответил молодой человек.
— Вздор. Посмотри на меня и скажи: что ты видишь?
Жесткое морщинистое лицо генерала выдубили солнце пустыни и зимние ветра. Из-под кустистых белых бровей смотрели яркие светлые глаза, видевшие падение империй и разгром армий.
— Вижу величайшего на свете военачальника, — сказал Дагориан.
Банелион улыбнулся, искренне тронутый привязанностью молодого офицера, и кстати припомнил его отца. Эти двое совсем не похожи. Каторис был холоден, честолюбив и очень опасен. Сын куда более славный мальчик, прямой и преданный. Единственная черта, общая у него с отцом, — это мужество.
— Тебе бы следовало увидеть человека, которому два года назад минуло семьдесят. Ты смотришь на то, что было, мальчик — не на то, что есть. Скажу тебе честно: да, я разочарован, но при этом не думаю, что король допускает ошибку. Солдаты, которые когда-то впервые выступили против Вентрийской Империи, стали старыми, как и я. Тысяча восемьсот человек, которым перевалило за пятьдесят, а двумстам — так даже и за шестьдесят. Король же, которому всего тридцать пять, намерен пересечь Великую реку и завоевать Кадию. Такая война, согласно всем донесениям, займет никак не менее пяти лет. Армии придется идти через горы и пустыни, форсировать реки, кишащие крокодилами, прорубать дорогу сквозь джунгли. Для такого похода нужны молодые, а многие из пожилых сами рвутся домой.
Дагориан снял черный с золотом шлем, рассеянно погладив плюмаж из конского волоса.
— Я не сомневаюсь, что многие из них мечтают о доме — но к вам это не относится. Сколько сражений без вас было бы…
Но Белый Волк прервал его, резко подняв к губам указательный палец.
— Все мои сражения позади. Теперь я еду домой и буду наслаждаться отдыхом. Буду выращивать лошадей, смотреть, как солнце встает над горами, и ждать вестей о победах короля, чтобы тихо отпраздновать их у себя дома. Я служил Сканде, служил его отцу — служил верно, в полную меру своих не столь уж малых способностей. Давай пройдемся по саду — хочу воздухом подышать.
Накинув на плечи подбитый овчиной плащ, Банелион распахнул дверь и вышел в заснеженный сад. Мощеную дорожку засыпало, но статуи вдоль нее указывали путь. Двое военных, хрустя по снегу, прошли мимо замерзшего фонтана. Статуи, изображающие вентрийских воинов, стояли, как часовые, нацелив копья в небо. Генерал, взяв Дагориана под руку, привлек его к себе.
— Учись держать язык за зубами, молодой человек, —сказал он вполголоса. — Обо всем, что хотя бы шепотом произносится во дворце, тут же докладывают королю и его новым советникам. Стены здесь полые, и слухачи записывают каждое слово. Понимаешь?
— Неужели даже за вами шпионят? Не могу в это поверить!
— А ты поверь. Сканда уже не тот юный король, который всех нас очаровывал. Он зрелый муж, честолюбивый и не знающий жалости. Он решился завоевать мир и, возможно, осуществит свое намерение — если его новые союзники оправдают доверие, которое он на них возлагает.
