— Я скормил лошадям последний овес. Они нуждаются в отдыхе, Ногуста, в хорошей траве и воде.
Ногуста развернул карту и поднес ее к свету.
— Завтра мы достигнем наивысшей точки подъема. Там очень холодно, а дорога покрыта льдом и опасна. После этого начнется долгий спуск к пяти долинам и к Лему.
— Дров на всю ночь не хватит, а без огня мы тут окоченеем. — Топливо они собрали в последней перед ночлегом долине. Зубр, кроме того, связал несколько охапок из обломков разбитого фургона — они-то теперь и горели.
— Что ж, придется потерпеть. Дагориану холоднее, чем нам.
— Думаешь, нам следовало бы остаться с ними?
— Нет. Другие креакины уже близко.
— Что ты видел?
— Много чего. Слишком много. Никогда еще мой Дар не был для меня таким проклятием. Я вижу, но не могу ничего изменить. Дагориан спрашивал, умрет он или нет. Я ничего ему не сказал, но он, думаю, и так понял. Он был хороший человек, Кебра — такие люди созданы, чтобы строить, растить детей и учить их мужеству и чести. Он не заслуживал смерти на позабытом всеми мосту.
— Его-то мы не забудем, — заметил лучник.
— Да, мы будем помнить, но что с того? Мы с тобой старики, и время наше прошло. Я оглядываюсь на свою жизнь и не понимаю, хорошо я жил или дурно. Почти все эти годы я сражался. Сражался за дело дренаев, хотя почти все мои товарищи либо боялись меня, либо брезговали мной из-за моей черной кожи. Принимал участие в вентрийском походе и видел крушение древней империи — крушение, вызванное честолюбием одного-единственного человека. Что я скажу Хранителю Книги, когда предстану перед ним? Чем оправдаю свою жизнь?
Кебра поразмыслил над словами друга и сказал:
— Сейчас, пожалуй, не время задумываться об этом. Тебя гложет отчаяние, и ты предаешься меланхолии, но и в ней утешения нет. Ты в своей жизни спас многих и часто рисковал жизнью ради других, вот как теперь. Все это тоже записывается, будь уверен. Я не философ, Ногуста, но кое-что знаю. Если бы даже твой Дар показал, что мы потерпим поражение и младенец, что бы мы ни делали, достанется силам зла, разве ты бросил бы его на произвол судьбы? Нет, не бросил бы, даже в случае неизбежного поражения и смерти. И я бы не бросил — а большего от нас и требовать нельзя,
Ногуста улыбнулся. Ему хотелось обнять Кебру, но лучник не любил, когда его трогали.
— Мой отец говорил, что человеку, который может сосчитать настоящих друзей по пальцам одной руки, никакого богатства не надо. Вот и мне не надо, Кебра.
— И мне. Поспи немного, а я покараулю.
— Слушай хорошенько. Если появится одинокий всадник — значит, Антикас Кариос ищет нас.
— Должен сказать, мне этот человек не по нраву. Уж очень спесив.
— В точности как мы лет двадцать назад, а? — улыбнулся Ногуста.
Кебра сел у входа в пещеру, по возможности укрывшись от ветра. Ежась от холода, он смотрел на горы. Долина осталась в тысячах футов под ними, и казалось, что до облаков можно достать рукой. Запахнувшись в плащ, он прислонился к скале. Смерть Дагориана опечалила и его — ему нравился этот юноша. Дагориан боялся, но его мужество пересиливало страх. От него родились бы хорошие сыновья.
Холод донимал, и Кебра поднял капюшон плаща. Да, сыновья… Какой отец вышел бы из него самого? Этого он никогда не узнает. В отличие от Зубра и Ногусты он не может даже надеяться, что за тридцать лет походной жизни зачал ребенка от лагерной потаскушки — ведь ни с одной из них он не спал. Он, конечно, посещал публичные дома вместе с друзьями, но потом, уединившись с женщинами, платил им только за разговоры. Он даже помыслить не мог о такой мерзости, как прикоснуться своим телом к чужому.
Из глубин памяти возникло непрошеное, давно похороненное им воспоминание. Темнота амбара, волосатые ручищи отца, боль, ужас и угрозы убить его, если он проболтается. Кебра заморгал и сосредоточил взгляд на горных вершинах.
Коналин, с одеялом на тощих плечах, пришел к нему и сел рядом:
— Я принес тебе лук и стрелы.
— Спасибо, но нынче ночью они нам вряд ли понадобятся. — Глянув на парня, Кебра заметил страх в его глазах и сказал: — Антикас Кариос и Дагориан отстояли мост. Антикас скоро приедет.
— Откуда ты знаешь?
— Ногусте было видение. Они у него всегда сбываются.
— Ты сказал, Антикас приедет. А Дагориан?
Уйти от ответа Кебра не мог.
— Он погиб ради нас. Дрался, как мужчина, и умер, как мужчина.
— Я умирать не хочу, — жалобно сказал Коналин.
— Когда-нибудь все равно придется. — Кебра вдруг усмехнулся. — Мой дядюшка, бывало, говаривал: «В жизни одно только верно, сынок — живым ты из нее не выйдешь». Сам он жизнь любил и наслаждался каждым прожитым днем. Одно время он был солдатом, потом купцом, потом земледельцем. Звезд с неба он не хватал, но все делал старательно. Я любил его, и он оказал мне большую услугу.
— Какую?
— Убил моего отца.
— Ты называешь это услугой? — опешил Коналин.
— Да. К несчастью, это произошло слишком поздно, но тут уж дядя не виноват. — Кебра умолк, и Коналин, видя его печаль, не решался его расспрашивать. — Чего бы ты хотел от жизни, Коналин? — неожиданно спросил лучник.
— Жениться на Фарис, — без запинки ответил тот.
— Да, я знаю — но каким делом ты хотел бы заняться?
Коналин пораздумал немного.
— Таким, чтобы лошади были. Это мне нравится по-настоящему.
— Хороший выбор. У Ногусты такие же планы. Когда-то его семья славилась своими лошадьми. Но его жену и всех родных убили, дом вместе с конюшнями сгорел дотла, а табун ушел в горы. Ногуста мечтает восстановить свое поместье. Он думает, что табун теперь разросся, и хочет отыскать его в горных долинах.
У Коналина заблестели глаза.
— Здорово. Как по-твоему, возьмет он меня с собой?
— Спроси его сам.
— А может, ты за меня попросишь?
— Я-то могу, да только так не годится. Сильный человек живет своим умом и не просит других сделать то, чего боится сам.
Коналин, спасаясь от ветра, придвинулся слишком близко к Кебре, и лучнику стало не по себе.
— Ладно, я спрошу его. А ты с нами поедешь?
— Возможно. Если Исток захочет.
Парень вдруг приуныл, и Кебра спросил:
— Чего ты?
— Что проку в этих разговорах? Скоро мы все умрем.
— Ну, пока что мы живы — и я не встречал еще врага, способного побить Ногусту. А Зубр сильнее всех, кого я знаю, и смелости в нем хватит на десятерых демонов. Не спеши хоронить их, Коналин: они хоть и старые, да хитрые.
